- Вы оттуда? - и светлеют лица.
- Вы оттуда? - ширятся плечами,
Поднимают пыльные ресницы
На глазах, - и радость и тревога:
Может быть, посланник новой власти?
А отец мешок тревожно трогал.
Охранял его от злой напасти.
Родину я вспомнил и в Марселе.
Где вокруг все было нам чужое.
Снова сходни.
Снова мы сидели,
И была таможня за спиною.
Докеры слонялись возле судна.
Докеры, встречавшие все страны:
- Вы откуда?
Снова:
- Вы откуда?
- Эмигранты.
Из Азербайджана.
Кто-то покосился,
Кто-то сплюнул.
Докеры презрительно молчали.
Докеры - наследники Коммуны
Третий день не ели и не спали.
Но зато чиновники таможни,
Улыбаясь, слушали ответы
И за каждый драли подороже,
Раз бежали,
Значит, есть монеты.
Сходни, сходни...
Исчезают сходни.
Поезд приближается к платформе.
И в Лион везет своих голодных
Может быть, голодных тут прокормят.
Город шелка,
Город тонкой шерсти
Для ткача надежда и для пряхи...
На вокзале сто их или двести
Латаны и штопаны рубахи.
Трудно голодающему люду.
Ждут они хотя бы доброй вести.
- Вы откуда, - слышу я,
Откуда?
- От большевиков... Бежали с сыном,
Говорит отец, все глуше, глуше...
Люди нам показывают спины,
Люди отворачивают души.
- Вы куда бежите от Советов?
Ткач на брови надвигает кепку.
- Вы не убежите от Советов!
И кулак сжимает кто-то крепко.
Сходни, сходни.
Гневные платформы.
И отец уже не отвечает.
Перед каждой полицейской формой
Золото легчает и легчает.
Сжаты зубы.
Смяты разговоры.
Лишь гудки гудят,
Стучат колеса.
Снятся по ночам отцу заборы...
Кто-то сено собственное косит...
Родина,
Придешь к тебе хоть нищим,
Родина, придешь к тебе хоть голым.
Ты
Одежду нищему отыщешь,
Человеком сделаешь веселым.
Родина,
Тебя покинешь беком,
С золотым мешком тебя покинешь
Нищим, нищим станешь человеком,
Под забором где-нибудь погибнешь...
В ТОСКЕ
Холм мой милый!
Сквозь чужие ветры
В окнах воздух твой ловил рукою,
В скольких поездах дрожал я веткой,
Сколько стран прошло передо мною!
Сколько городов промчалось мимо...
Вот еще один спешил навстречу
В голубых огнях
И в клубах дыма,
Может,
На пути моем конечный.
Где-то далеко виднелась башня,
Маковка была за облаками
Снова день
Похож был на вчерашний
Все с утра дрожало под руками.
Вот уж бег замедлили колеса.
- Что за город?
Я спросил в вагоне,
Но никто не понимал вопроса,
Хоть одно бы слово
Кто-то понял!
Мальчуганы в вылинявших кепках,
В круглых кепках.
В латанных и рыжих,
С ног до головы в одних газетах,
Все орали что-то
О Париже.
Мы сходили молча по ступенькам,
Окружали всюду нас газеты.
И звенели всюду
Деньги, деньги...
Это был Париж,
Париж был это.
Я жмурился от блеска города,
От блеска брошек и колец,
Совсем как в тот закат от золота,
Которым пьян, был мой отец.
Гудел Париж автомобилями,
Пестрел квадратами афиш,
Казался рогом изобилия
Такой блистательный Париж!
Искали мы владенья дядины
У нас был адрес: как-никак!
Уже и улица та найдена
И найден дядин особняк.
В парадном - тишина зловещая,
Как мрамор серый, холодна...
Мы постучали
Вышла женщина.
(Наверно, дядина жена).
- Скажите, Садых-бек не дома ли?
Я - брат его, издалека...
В ответ вдруг слышим смех надломленный,
И к нам протянута рука:
- Месье, входите без стеснения!
Месье, ведь здесь хозяйка - я.
Входите, ну к чему смущение?
Свободней чувствуйте себя!
Месье, водились только б денежки!
И щурит синие глаза,
У нас хорошенькие девочки,
У нас соскучиться нельзя!
Сказала - как отца ужалила.
- Мадам, я вовсе о другом.
Скажите, поскорей, пожалуйста:
Не Садых-бека этот дом?
И вновь она затараторила:
- Мой дом! Месье! Причем тут бек?
- Простите. Лавка у которого!
- Он не живет здесь целый век.
Какая лавка? Я в неведенье!
- Мадам, я умоляю вас...
- Вам Жак Моран о нем даст сведенья.
Он тут, недалеко от нас.
Ну и денек начался хлопотно,
Хоть вечер добрый дал бы бог!
...И так дверьми пред нами хлопнула,
Что покачнулся потолок.
И снова улица граненая,
Машины зычные снуют.
Как тяжело - толпа мильонная,
И никого знакомых тут,
И ты слепым кутенком тычешься...
Как странен мир
И как жесток:
Порой в нем одинок средь тысячи,
Порой - один не одинок.
туман проясняется
Я вновь отдался горьким думам:
"Где вы, родимые края?
О, страх перед отцовским дулом.
О, жалость жалкая моя!
Когда еще тебя унижу,
Мой милый, мой Азербайджан?"
На длительном пуни к Парижу
Я увидал немало стран.
Я повидал моря-озера,
Озера - будто бы моря,
Громадные я видел горы,
Но все это не жизнь моя.
Превыше мне любой вершины
Казался холмик над Курой.
А между тем судьба вершила
Свой суд бесстрастный надо мной.
Блистал Париж
Блистала Сена
Прозрачностью и чистотой,
Сонливой вечностью вселенной
Своей ленивой красотой.
Но все мне виделось туманно,
Все проплывало мутным сном...
И спрашивали мы Морана.
И кто-то указал нам дом.
Раскрылась дверь со скрипом слабым.
Никто не вышел на порог.
Одна лишь моль слетала с лампы
И скрылась в скопище чулок.
На стенах - лепка с позолотой...
"Всевышний! Есть ли столько ног,
Сколько навалено - без счета
В одной лишь комнате чулок?"
Вот наконец хозяин вышел,
Сверкнул приветливо пенсне:
- Добро пожаловать, месье.
Весь мир о фабрике наслышан.
Чулки в Париже хвалят все!
Какой товар! Взгляните только!
Советую вот эти брать!
- Месье, как вы ответьте толком,
Сперва скажите, где мой брат.
А после я куплю всю лавку...
- Пардон, вы странный человек!
О ком я должен дать вам справку?
- Месье, знаком вам Садых-бек?
Он как-то огляделся странно,
Платком поспешно вытер лоб,
Казалось, будто бы Морана
Внезапно бросило в озноб.
И заморгал:
- Как счастлив знать я,
Что Садых-беку вы - родня!
Мы с ним дружили, словно братья.
И не чужой он для меня.
Ах, он судьбою так обижен,
Над ним висел какой-то рок,
Не повезло ему в Париже,
Так, видно, пожелал сам бог.
Но дружба - всех невзгод превыше...
- Он жив? - прервал отец.
- О да!
Творить добро - моя привычка.
Могу, конечно, адрес дать.
- Мерси, - отец сквозь слезы буркнул
И облегчение стер слезу,
Как лодочник, который в бурю
Земли увидел полосу.
НА ОКРАИНЕ ГОРОДА
Здесь пыль поднимают
Колеса и ветер.
Играют в пыли
Голопузые дети.
Я слезы их нижу,
И смех я их слышу...
Одна из далеких окраин Парижа.
Плывут черно-белые
Платья людские.
И падают тени
От платьев густые.
И падает туча
В дырявую крышу...