Выбрать главу

Мария Романушко

ПОБЕРЕЖЬЕ ПАМЯТИ

трилогия

книга третья

ЕСЛИ ПОЛЕТЕТЬ ВЫСОКО-ВЫСОКО…

Пролог. «ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я – МАЛЬЧИК!»

Одна из самых ярких картинок твоего детства…

1980 год. Середина апреля. Неожиданно прижарило так, что, гуляя в сквере, ты разделся до трусиков и носился по золотым полянам мать-и-мачехи совершенно счастливый… Рвал и ссыпал мне в подол влажные, горячие цветы:

– Это – для черепахи! На обед!

Ты был один загорающий. Остальные дети, в основном, в свитерах, а то и в куртках. Прохожие с восхищением и завистью смотрели на тебя и почему-то все называли тебя девочкой. Это из-за твоих длинных каштановых волос, которые, к тому же, ещё слегка и вьются. И ресницы густые и длинные. А глаза такие волшебные!… То карие, то тёмно-зелёные… Бывают и серого, стального цвета. Твои глаза меняют цвет от твоего настроения, от окружающей обстановки. И опять слышу: «Ах, какая девочка!» Тебе это надоело. Ты стал подбегать ко всем проходящим по Берёзовой аллее и – звонко, радостно представлялся:

– Здравствуйте! Я – мальчик, Антон! Мне четыре года и три месяца! Я загораю!

Если проходил кто-нибудь с коляской, ты заглядывал в коляску и вежливо спрашивал:

– Я – мальчик, а у вас кто?

Хватался за коляску и катил её довольно долго, совершенно по-взрослому беседуя с мамой, или бабушкой ребёнка. Потом бегом возвращался ко мне.

– О чём ты говорил с тётей? – спрашиваю тебя.

– О разном… – солидно отвечаешь ты. – У неё девочка, у неё тоже нет прививок, как и у меня, и тоже нельзя ходить в детский сад.

И – убегал знакомиться с новым прохожим:

– Здравствуйте! Я – мальчик…

…Да, именно той весной ты открыл мне удивительный закон жизни. Как-то вечером, засыпая, ты спросил меня:

– Мама, а ты знаешь, что всё на свете круглое?

– Нет.

– А всё круглое! Я – круглый, ты – круглая, и всё-всё круглое!

– Почему тебе пришло это в голову?

– Понимаешь, если полететь высоко-высоко… то можно увидеть, что всё – КРУГЛОЕ!

И я подивилась твоему открытию. Да, наверное… может быть…

– Ты мой маленький мудрец! – сказала я.

– Почему маленький? Я большой мудрец! – смеёшься ты.

Глава 1. Я ХОДИЛА ЗА ТРИ МОРЯ…

…Идём с тобой по берегу нашей бухты… Пять лет назад, когда у меня ещё не было тебя, моего милого говоруна, моего маленького философа, я бродила по берегу этой бухты одна, в страшных сомнениях и терзаниях, не понимая, почему и зачем со мной всё это случилось. И некому мне было сказать тогда, что для того, чтобы увидеть смысл и завершённость событий, надо полететь высоко-высоко…

Нужно полететь высоко-высоко… и тогда увидишь…

* * *

Как это бывает в критические моменты жизни, – всё сошлось…

Когда вернулась из Одессы, мама сказала: «Теперь ты будешь жить дома».

Но жизнь на их территории – это была по-прежнему странная жизнь.

Тоскливое лето 1974 года…

Дома – бушевал отчим. Бушевал молча. Но молчал он так испепеляюще, что находиться с ним под одной крышей было невыносимо. Он не мог простить мне моей поездки к отцу. Не мог простить этого – единственного за последние семнадцать лет (и ставшего последним) свидания.

Никакие обстоятельства жизни не влияли на его отношение ко мне. Точнее: что бы ни происходило в моей жизни, это только усиливало его неприязнь ко мне. И то, что я нарушила давний запрет (не ездить к отцу), несмотря на трагическое завершение моей отчаянной поездки, ещё больше ожесточило Фёдора. Он вёл себя так, как будто речь шла не о жизни и смерти, а просто о какой-то банальной детской провинности: ребёнку запретили есть шоколад – а он его взял и съел. И ребёнку за это надо устроить бойкот.

А бойкоты Фёдор умел и любил устраивать: он молчал. «Доброе утро!» – говорила я, когда мы встречались утром на кухне. Мы с ним вставали раньше мамы и Мариши, и эти ежеутренние встречи один на один на пяти квадратных кухонных метрах были для нас обоих большим испытанием. «Доброе утро!» – выдавливала я из себя, а в ответ – ледяное молчание, и только жёлтые желваки гуляют на его твёрдых скулах… Долго это вынести было невозможно.

– Мама, прости, не могу больше… Каптерев уезжает в Крым. Я этот месяц поживу с Людмилой Фёдоровной.

– Но потом ты вернёшься?

– Потом вернусь.

– Может, Фёдор утихнет за это время. Странный всё-таки он человек… Ну, что уж теперь ревновать тебя к отцу? Если отец умер…

Месяц я отогревалась у своей крёстной на Огарёва. Среди картин, камней, черепков… Спала на жёстком топчане Валерия, ходила утром за свежим хлебом в ближайшую булочную на Никитской, кормила во дворе голубей, поливала на лоджии цветы…