Выбрать главу

Да, теперь у меня есть свой дом и своя пишущая машинка! Перетащила её, чугунную, тяжеленную, но такую долгожданную и любимую с первого взгляда!

Никакой мебели, кроме кресла-качалки, у меня не было. И я бродила по своему огромному дому – комната, кухня, лоджия… Неужели это мой дом? Кухня, комната, лоджия… – какое счастье, Господи! Неужели это не сон?… Неужели такое счастье возможно наяву?!

* * *

В институте была как раз осенняя сессия.

Меня зачислили в поэтический семинар к Александру Жарову, комсомольскому поэту.

У него в семинаре оказалось всего три человека. Со мной – четыре. Почему так мало? А он всех разогнал! Он практически всем своим студентам написал такие характеристики, что их отчислили «за творческую несостоятельность». Осталось три тихих, запуганных деревенских паренька, удивительно похожих друг на друга: они были как из одного яйца.

Жаров предложил нам почитать стихи – «отчёт за летний период». Пареньки читали про косы-покосы, берёзы-слёзы и так далее. Жаров их очень хвалил. Дошла очередь до меня. Я прочла стихи про Крышу. (Я их посвятила Гавру).

* * *

Вот и крыша с пустынными башнями, Флюгерами, мансардами, ветром… Это небо – как будто вчерашнее. Здесь царит прошлогоднее лето. Ни на час с той поры не сдвинулись На часах заржавелые стрелки… Время – сон – под синими высями…
Кто-то взглянет с улицы мельком, Торопливо идя по Кировской И по Сретенскому бульвару… Переулки устало кривятся, Тихо меркнут в летнем угаре…
Дышит крыша – поляна зелёная. Трубы, трубы… – в царапинах звёздных!… О стремянку платье разорвано. Как разрежен вечерний воздух! Я стою над Москвой закатною На горячем, тяжёлом люке. Задохнувшись от ветра, – катится Сердце в бездну – в пыль переулков…
Я стою под свистящим флюгером. Я – невидима, я – крылата… И на мне, прожжённое углями, – Платье детства в новых заплатах…

Тихие, лирические стихи. К чему тут можно придраться? Но Жаров вцепился в меня, как клещ!

– И где это вы видели в Москве пыльные переулки?! Что это за диссидентщина на моём семинаре?! Любопытно, а что именно вы подразумеваете под «пыльными переулками»? Это намёк на что-то?… Хотелось бы от вас услышать, на что именно этот намёк!

– На пыль в летних переулках. На самую обычную летнюю пыль… Больше ни на что.

– Вы мне зубы тут не заговариваете: «просто пыль!» Мы разберёмся ещё с вашими переулками!…

Было ясно, что передо мной – старик, повредившийся головой на идеологии, на страхе сказать или написать «что-то не то», что может «кому-то» не понравиться. На страхе, что его студенты его как-то скомпрометируют. Что они напишут «что-то не то». И что «кто-то» подумает, что он, Жаров, чего-то недоглядел, что-то просмотрел… Вот что делает с людьми страх! Он лишает их рассудка. И смех, и грех!… Но мне-то как быть? Это что, четыре года общаться с этим идеологическим цербером?!! Он будет моим творческим руководителем?!!

В перерыве стою в коридоре в полном смятении. Идёт Долматовский. Спрашивает сочувственно:

– Ну, что? Строг старик?

– Кошмар! Я этого не выдержу долго…

– Говорил тебе: оставайся у меня в семинаре.

– Евгений Аронович, я же вам объясняла: не могу я перейти на дневное отделение, работать надо, на жизнь зарабатывать… Но он меня выживет из института, это точно!

– Не переживай. Я с ним поговорю, не дам тебя в обиду. Он не злой, просто… Ну, ты сама понимаешь…

Он с Жаровым, действительно, поговорил. Но это ничего не изменило. Забегая наперёд, скажу: в ноябре я получила по почте открытку от Жарова. Он поздравлял меня с очередной годовщиной Октябрьской революции и желал творческих успехов, а главное – советовал как можно скорее пересмотреть взгляд на советскую действительность и искоренить из своих стихов все «пыльные переулки». Дались ему эти пыльные переулки!

Я поняла, что общаться с этим идеологическим монстром, этим неутомимым цензором у меня не хватит сил. И нервов. Кончится отчислением из института. Жаров был лёгок на отчисления. Поэтому пошла и тут же, не давая конфликту углубиться, оформила академический отпуск на год.