Выбрать главу

Таким образом, я избавилась от Жарова. Говорят, он жалел, что я от него ушла. Ну да, надо же ему было на ком-то точить идеологические когти! А у него остались только «косы-покосы» да «слёзы-берёзы».

Мама переживала, что я ушла в «академку». Она ещё не так давно страдала по поводу моего ухода в «академку» в Полиграфическом институте.

– И чем это кончилось? Ты бросила институт! Надеюсь, этот-то институт ты не бросишь? Ведь ты так мечтала в него поступить!

Действительно, мечтала. Много лет.

– Не брошу, мама, успокойся.

Хотя зачем пишущему человеку институт? Ведь он уже пишет. Что ему ещё надо?

Ах, да! филологическое образование. Действительно, надо, никуда не денешься. Надо знать, кто до тебя жил и что писал. И вообще, что на земле творилось все предыдущие тысячелетия…

* * *

…И были три дня и три ночи – в моей квартирке на окраине Москвы, в районе Речного вокзала…

Итак, мебели пока никакой. Сплю на полу. Резкое похолодание, как всегда бывает в октябре, батареи ещё не греют, и я простудилась. Сижу дома в ангине. (Безухов продолжает путешествовать по Чехословакии). Блаженное одиночество!…

Машинка стоит на полу, сижу перед ней, с горлом, замотанным тёплым шарфом (кстати, Мама Кошка подарила), сижу на валике из одеяла и настукиваю стихи…

Эту книгу я написала за три дня. Точнее – за три дня и три ночи…

Трое суток полного одиночества, уединения, отъединения от мира внешнего и – соединения с собой. С тем, что дорого. С тем, что любимо…

Телефона в квартире не было. О том, что я больна, никто не знал. Никто не навещал меня в те дни. И я сама ни разу не вышла в мир внешний. Пила чай, догрызала чёрствый батон и – стучала, стучала на своей «Олимпии»… День за окном сменялся ночью, рассвет – полднем, но мне было не до того: я жила в других временах…

Книга «За три моря» написана на разломе жизни…

Эта книга посвящается трём дорогим мне людям: Леониду Енгибарову, Виктору Кротову (Гавру) и моему отцу.

Я сидела на валике из одеяла, с обвязанным горлом, и стучала на «Олимпии»… Я словно бы прощалась со всей своей жизнью, с тем, что любила: с цирком, Цветным бульваром, Марьиной Рощей…

* * *

Ты ли, Марьина Роща? Сколько зим, сколько лет! Вот и стало попроще… Только радости нет.
Возвращаюсь на ощупь, Наизусть, наизусть… Здравствуй, Марьина Роща! Здравствуй, Марьина грусть.
Вот он – милый навеки – В клёнах выцветших двор… На углу нет аптеки, И сломали забор.
Зайчик солнечный пляшет На пустой мостовой… Здравствуй, день мой вчерашний! Не кончайся, постой!
И нечаянной гостьей Радость смотрит в окно – Мальчик с клоунской тростью… Умер… умер давно.

НА ВАГАНЬКОВЕ

Острый запах дождя и ладана. Здесь – пустыннее и светлей. Набухают капли – и падают С золочёных крестов и ветвей.
Покупаю фиалки влажные – В чернозёме до самых колен. Странный быт мой опять налажен, Нет особых в нём перемен.
Стала тропка сюда привычною – Как когда-то бульвар Цветной. На снегу почерневшем вычерчу Быстро тающий вензель твой.
Торопиться некуда, незачем. Только ждать, только молча ждать… острый запах весеннего вечера И кладбищенского дождя.

Прощалась с Крышей на Сретенском бульваре и с тем, с кем гуляла когда-то по этой Крыше… Прощалась с Метелью жаворонков… с весенней Ригой, с отцом…

И – с Жаворонками прощалась, с незнакомым подмосковным посёлком, где я никогда не была, но который для меня воплощал в одном своём названии всё несбывшееся, и – теперь уже – навсегда недосягаемое…

* * *

.  Мне снились Жаворонки, .                      снег… .  И заколоченные дачи. .  Брела, не подымая век, .  Куда не знаю – наудачу.
.  На чей-то след, .              на чей-то дом, .  На запахи жилья и дыма. .  Но только – снег, .            лишь снег кругом. .  Бело… мертво… необратимо.
.  Названье улицы – в снегу. .  Крыльцо завалено сугробом. .  Устала, больше не могу… .  "Ах, отзовитесь, ради Бога!"