Пройдя, наверное, половину пути к дому, куда его решительно вела Полина, хотя об этом Андрей не знал, он вдруг остановился и предложил посидеть немного на скамейке, в скверике, через который они проходили. Полина не отказалась; она точно знала, что он сделал это специально, чтоб поцеловаться на прощание. Ну и пусть целуется, подумала она. Это даже входило в ее планы. И наверняка потом будет приглашать к себе. Она не ошиблась.
— К вам? — переспросила Полина. — Это несерьезно! В санатории один вход. И пройти в него незамеченным, тем более нам, практически невозможно. Мы пойдем не в санаторий, а в другое место.
Полина решительно поднялась, увлекая его за собой, в волнении думая лишь об одном: «Судьба идет мне навстречу. Если с ним — это мой последний шанс, а мать и отец должны уехать на день рождения. Должны!»
До дома оставалось совсем немного, один переулок. Вот и родная улица. Вот и скамейка под каштанами. В напряженном ожидании Полина сжала руку Андрея, кинула быстрый взгляд на окна своей квартиры — и увидела в них свет.
Они устало опустились на скамейку, и Полина поцеловала Андрея, потом склонила голову ему на грудь и медленно, почти шепотом заговорила:
— Неужели вам этого мало? Зачем куда-то зовете? Представьте себе, что станет со мною, если я с каждым встречным буду соглашаться вот так, запросто, идти в постель? Вы не думаете обо мне. Вы как тот жених у Беранже, что «спешит достигнуть цели». Есенина вы читали хорошо. Однако скажу откровенно: вы хотя и не жених мне, но для меня очень и очень небезразличны. Вот если приедете на следующий год — тогда посмотрим, как нам вести себя. Вы говорите, что всю жизнь мечтали о сыне? Может, и я хочу сына? На вас как на мужа я не хочу претендовать. Но как на отца моего сына, вообще ребенка от вас, права мои неограниченны. Я и в самом деле хочу ребенка. Приезжайте, Андрей. Я буду ждать вас. Я очень хочу этого. И там, в своем городе, не забывайте обо мне. Не забудете? Ну и хорошо.
Полина облегченно вздохнула, встала и долго молча и пытливо смотрела на Андрея, словно и в самом деле принимала от него клятву помнить о ней.
Неожиданно с белоснежных вершин на город надвинулись плотные тучи, поднялся порывистый ветер, злобно обрушившийся на верхушки деревьев. Сломанные ветки падали на скамейки, на дорожки, глухо стучали и шелестели пожухлыми и завядшими листочками.
На другой день утром Полина уехала сдавать экзамены.
Глава 3
Прошел год. Лопатьеву он показался особенно долгим, потому что он жил ожиданием предстоящей встречи с Полиной. Изредка, чтобы как-то напомнить о себе, он посылал ей весточку; несколько раз отправлял, обычно перед праздниками, открытки-поздравления, красивые, необычные, вложенные в конверты; передавал устные приветы с теми из своих знакомых, кто ехал в «Голубую Русь». Говорил с Полиной по междугородному, часто думал о ней и внутренне всегда гордился тем, что где-то далеко, за тысячу верст, у него есть женщина, которой он небезразличен и которая, как и он, надеется на нескорую встречу и в волнении считает оставшиеся до нее дни. Такие воспоминания согревали душу, делали его жизнь полнее и краше, а отпуск — желаннее.
И вот приехал. Дождался встречи с любимой, но все, как назло, пошло кувырком. А почему? Кто в этом виноват? И не только сам. Наверное, и земляк Виктор Сидельников, который приехал вместе с ним и затащил его на встречу со своими коллегами с севера. Северяне — народ с размахом, вырвавшись в субтропики, они жили широко, не зная меры. И хотя нельзя сказать, что Андрей выпил у них много, но все-таки прилично. Именно поэтому его и прихватило ночью в лоджии, где он заснул в кресле-качалке. Да к тому же чего-то переел, чем-то отравился. Словом, переоценил свои возможности и ругал себя, раскаивался, что все так нелепо получилось. А Полина тоже изменилась с того вечера. Наверное, сделала для себя правильный вывод: с пьяным оставаться не следует. Возраст тоже не последнее дело. Может быть, думал Андрей, он уже не для нее? Как человек, вероятно, устраивает ее, нравится ей, но как мужчина после этой пьяной ночи вряд ли. Как ни крути, а разница в годах большая, и она ох как сказывается. Наверное, поэтому радости, душевного раскрепощения с ней не получилось.
А собственно, зачем мне, женатому человеку, все это, уговаривал себя Андрей. Зачем врываться этаким эрудированным кэном в судьбу красивой и молодой женщины, чего-то требовать от нее, когда сам вряд ли сможешь сполна дать ей то, чего она заслуживает и что ей требуется в ее двадцать пять лет. Не стоит коверкать ее судьбу. Прав на это у меня нет. Все так. Однако и во мне еще не все угасло. Еще, может, и не улетучилась давнишняя мечта о сыне. Жизнь еще дает о себе знать. И хотя возможности уже не такие, что были раньше, но дурацкий характер еще толкает на подвиги. Может, не стоит вновь испытывать уже испытанное, для чего еще раз переживать уже пережитое? Неужели за все эти годы в нем не прибавилось жизненной мудрости и твердости? Вроде есть. А Полина хороша! Ох, как она хороша! И жаль, что когда-то было не с ней. А может, с ней и ни к чему? А сын? Что это? Одни наивные мечты человека, у которого седина в голову, бес в ребро? А месть? Нашел кому мстить. Матери своей дочери. Вместо пусть и сладостных грез о Полине займись-ка, дорогой, лучше работой. Но стоило лишь на мгновение представить себе Полину, такую желанную, милую, страстную, как мысли о работе сразу отступали на второй план даже тогда, когда он все-таки, сделав над собой нечеловеческое усилие, садился за письменный стол. Угнетало, мучило и другое: задетое самолюбие, проявленное слабоволие при встрече с северянами. А может, это хорошо для работы? Ведь пишут, что Шиллера вдохновлял на работу запах гнилых яблок. Тогда он творил самые лучшие свои произведения. Но я, к сожалению, не Шиллер, и яблоки мне не помогут, требуется что-то другое, более существенное, а главное — свое. Хотя великим стать не всем дано, учиться у великих доступно каждому.