— Даже страшно начинать спор на такую тему, — сказала она заученно-вежливым тоном, каким обычно говорят все работники, имеющие дело с клиентами, и ушла вслед за греком.
Заметив этот быстрый разговор взглядов, и без того рассерженный Андрей с неприязнью подумал, что между греком и Полиной может что-то быть. Он решил, что спросит ее об этом при очередной встрече. Теперь же он еще больше рассердился на Обозова и хотел даже сразу сказать ему в лицо то, что знал о нем от Полины, но решил повременить, чтобы сберечь свои козыри для решающего момента.
— Ты говоришь. Сергей Петрович, что жить в обществе и быть свободным от него нельзя. Кто спорит? Все правильно. Человек в обществе, как спица в колеснице. Он более чем предостаточно закрепощен отвлеченными понятиями типа «должен», «обязан», «имеет право», «не имеет права» и т. п. Свободным человек, увы, становится лишь на том свете. Но зачем ему нужна такая свобода? По-моему, у человека есть одно назначение — жить! А счастье — оно либо есть, либо его нет. Оно не может быть моральным или аморальным. Оно естественно, потому что это потребность человеческой природы. Не знаю, как тебя, а меня такое счастье окрыляет. И еще как.
— А представь себе, — Обозов закурил, хотя курить в фойе было не положено, — что будет, если все для окрыленности начнут искать счастье не в семье, не в работе, а где-то на стороне, со случайными женщинами, в случайных встречах и связях? О-о! Даже вообразить трудно. Скажу определенно: начнется что-то страшное. Кого же мы тогда воспитаем? Какой пример покажем нашим детям, внукам? По-моему, все-таки не следует так легко соглашаться идти на поводу у природы. Иначе мы снова потянемся в леса. Это старо.
— Да не в этом дело! — Андрей с досадой поморщился. — Говорить категориями всеобщности на эту тему — значит заниматься демагогией. Это как озарение, вдохновение, на худой конец болезнь… Но от природы нам не уйти. Она специально и предусмотрела влечение людей друг к другу, чтобы сохранить на земле жизнь. Представь себе, что будет, если каждый из нас начнет глушить в себе чувства? Какая же серая, нудная, как понедельник, жизнь наступит! Она потеряет для человека всякий смысл. И тогда цена больших рассуждений о человеке в обществе станет равна самой себе, потому что это не что иное, как трескотня, которой у нас и без того хватает. Человеку ничто человеческое, как говорит нам классика, не должно быть чуждо.
— Что ты хочешь этим сказать? — Обозов даже протрезвел от такого напора. Словно прицеливаясь, чтобы выстрелить поточнее, он прищурился и не без вызова спросил: — Не забываешь ли ты, Андрей Васильевич, в каком обществе мы живем? Ведь у нас есть мораль, нравственность. Есть закон о семье и браке. Есть Конституция, наконец. Куда прикажешь их употреблять? Ну у тебя и теория! Вот уж никак не ожидал. От тебя — и такое услышать?
— Да бросьте, Сергей Петрович, приплетать мне то, чего нет, — возмутился Андрей. — Я совсем о другом. Мне кажется, что человек должен не только работать как вол, не только рассуждать о назначении человека на земле, о нравственности, о морали. Ведь как мы живем?
— Живем очень просто, — перебил его Обозов, — учимся, работаем, детей растим. Обуваемся. Одеваемся. Хлеб едим. В кино ходим, — он говорил и деловито загибал пальцы, отмечая таким образом все, что, как ему казалось, он делал разумного в жизни. И опять было непонятно, всерьез он говорит или в насмешку над собой.
— Вот и ошибаешься, Сергей Петрович, — холодно возразил Андрей. — Мы все живем скрытно. — Он утвердительно покачал головой. — Да, до зрелого возраста мы все живем скрытной, двойной жизнью. Вот я, а вот мой двойник — не‑я. Возьмите, к примеру, свою жизнь, жизнь своих знакомых. У каждого в жизни обязательно были романы, увлечения, поцелуи украдкой, да мало ли чего!‥ Но все это годам к пятидесяти — шестидесяти проходит. Человек уже порядком подустал к этому времени, порастерял силы, и успокоился, и почел за лучшее иметь то, что имеет. И тут у него начинает проявляться тяга к рассуждениям о назначении человека в обществе, о морали, о нравственности. Его так и подмывает учить, рассуждать с высоты пройденного и лично им приобретенного и осмысленного опыта. Вот и ты, Сергей Петрович, не знаю, в шутку или всерьез, тоже взываешь к морали, к нравственности, а сам, извини меня за откровенность, о ней забываешь!
— Позволь, Андрей Васильевич! С чего это ты взял? Ты разве видел меня здесь хоть с одной? Возраст не тот. Да и вообще.
Андрей добродушно усмехнулся, вспомнив, как не однажды видел Обозова, выходящего от женщины, жившей в соседнем с Полининым доме, и, поднимаясь и весело глядя на собеседника, спросил: