Все эти дни — часть командировочных и те, что были положены по больничному, который, как и обещала, выхлопотала ему Полина, — пролетали незаметно, вспыхивая каким-то радужным сиянием на жизненном небосклоне Андрея Лопатьева. Ему казалось, будто он долгое время все копошился на заводе, в цеху, где испытывали прибор, а потом вдруг очутился на берегу Черного моря, и не в самый разгар солнцепека, а утром, когда на пляже еще мало людей и море, еще полностью не проснувшись, лениво вздыхает, колышется, слегка пошумливая, в какой-то извечной дремоте, а влажный, очищенный песок на берегу и мокрая, словно улыбающаяся, галька еще сохранили на себе прохладное дыхание ночи.
И вот все это уже позади. День набирал силу — наступал срок улетать. Андрею ничто не шло на ум, даже говорить не хотелось. Как спортсмену перед прыжком. А может, это и есть прыжок?
…Когда-то давно, еще в первый свой приезд в санаторий. Андрей, направляясь к источнику, однажды обратил внимание на большую вазу-корзину, в которой росли цветы. Эта ваза, более полуметра в диаметре, была отлита из цемента, отшлифована и поставлена посреди дорожки, видимо, для того, чтобы какой-нибудь шофер-лихач не заехал на территорию санатория. И всякий раз, когда Андрей проходил мимо нее, его так и подмывало перепрыгнуть через вазу. Но, как на зло, всегда кругом суетились люди, и показывать свое ребячество перед ними ему было не к лицу. Прошли годы, и Андрей так и не сумел перепрыгнуть через эту монолитную, отшлифованную вазу-корзину. И теперь, расставаясь с Полиной, он невольно подумал, что и его отношения с ней чем-то напоминают этот несостоявшийся прыжок.
В аэропорт взяли с собой Алешку, все еще немного прихрамывающего, не улыбающегося, озабоченного. Видимо, тем, что плохо шло продолжение «Таинственного острова», — на это он не раз жаловался. Он сидел между родителями, ел конфеты, мороженое, раза два вместе с отцом ходил пить газировку с сиропом из автоматов, с большим удовольствием опускал в их прорезь монеты и, не скрывая своей радости, гыкал, когда в стакане начинала пениться вытекающая из специального отверстия вода.
— Ух, здорово шурует! Вот бы домой такой автомат!
— А если поменьше? Хочешь?
— Хочу!
— Хорошо. Будет по-твоему. Я куплю его тебе. Он называется сифоном. Наливаешь туда воды, сиропа, вставляешь баллончики с газом. Потом нажимаешь на ручку — и течет точно такая газировка. И даже лучше.
Вернувшись к матери, Алешка тут же поделился своей новостью:
— Мам, мне папа купит сифон. Будем свою газировку делать.
Диктор объявила посадку на рейс 7689. Это для Андрея. Значит, и для них, но в другом направлении.
Все встали. Алешка забрался на скамейку, обнял Андрея за шею и тихо зашептал ему на ухо:
— Приезжай скорей! И насовсем. Я тебя очень буду ждать. А то мама грозится привести мне другого отца. Приедешь ты насовсем или не приедешь, но я твердо решил написать рассказ про маму. Я вижу ее трудную жизнь, хотя она об этом и не догадывается. Она считает меня маленьким. Но разве маленькие не видят? Или не понимают? Знаешь, как она ждет, как читает твои письма! Я всегда за то, чтобы ты был с нами, если можно.
Андрей подумал: «Эх, Полина, Полина! Разве я был не прав, когда говорил: если родишь мне сына, то я буду самым счастливым, самым гордым и самым довольным человеком на свете. Таким, как наш сын, нельзя не гордиться. Да, Алешка просто молодец!» Горячая волна любви к сыну захлестнула все существо отца, и тут же его обдало холодком. Андрей ничего не ответил Алешке, а молча поцеловал его в голову, потом Полину, мысленно благодаря за сына, обнял их обоих, все так же молча прижимая к себе. Алешка немного отстранился и уже громко, не таясь, не боясь, что его услышат, заговорил:
— Пап, а у тебя седых волос прибавилось. Говорят, это от переживаний. Ты переживаешь, что не можешь остаться с нами? Уезжай ненадолго и возвращайся скорей. Ладно? Я тебя очень буду ждать…
Андрей все годы ожидал этого вопроса, но больше от Полины, и боялся его, не зная, как ответить сыну: правдиво, честно или туманно и непонятно. И хотя думал Андрей над ним все эти годы, но ответа не находил. Иногда, как и теперь, ему и самому не хотелось уезжать отсюда, где он, наверное, действительно необходим был им двоим, и особенно Алешке. Он не раз принимался считать, и получалось, что Алешке будет четырнадцать лет, когда самому Андрею Лопатьеву придется оформлять документы на пенсию. Алешка, конечно, с удовольствием будет жить и с отцом-пенсионером. Но совсем другое дело — Полина. Она-то вряд ли захочет жить с мужем-пенсионером. Ведь она еще в расцвете сил, молодая, здоровая, красивая. И тогда — от этого никуда не денешься — уже ее позовет природа. Рано или поздно, но обязательно это должно случиться. Ведь у нее вся жизнь впереди. Вот какой заколдованный круг, жестокий закон природы, неотвратимый закон. И сомневаться нечего: жизнь свое возьмет, и Полине нужен будет не только отец для Алешки, пусть и пенсионер, — он, Андрей Лопатьев, но и крепкий, сильный мужчина для себя. Допустим, этот шофер, круглый и гладкий, как мячик, который именно теперь, когда у нее подрос такой прекрасный, незаурядный сынишка, вдруг воспылал к ней горячей любовью. «Он любит маму. Я сам слышал, как он сказал ей про это. Не отдавай ее и меня этому шоферу». Вот ведь ты какой, Алешенька. Ну, сынок, с тобой не соскучишься. Неужели это правда? Не может быть! А впрочем, чему тут удивляться? Надо и в самом деле принимать какое-то решение, чтобы положить конец всем этим догадкам и предположениям, чтобы определиться: с кем же ты? Может, это она научила сына заговорить об этом? Почему Полина ничего не сказала, не остановила его?