Менее чем через месяц Андрей получил ответ: «Жду. Очень жду. Приезжай в любое время. Главное — скорей. Целую. П. Е.». Андрей прочитал ответ еще раз, повертел в руках кусочек ватмана и подумал: совсем крохотный белый клочок бумаги. Говорят, белый цвет холодный. А этот греет. Да еще как согревает душу! И всего несколько слов. Много ли человеку надо? Всего несколько слов — и он чуть ли не на седьмом небе. Андрей запомнил фразу Полины, но кусочек ватмана с текстом положил подальше в стол, и когда ему становилось особенно грустно — вынимал его из ящика и перечитывал. И за этим твердым почерком он зримо представлял Полину, молодую, неповторимую, желанную.
Полина обычно писала ему небольшие, но всегда очень емкие, с глубоким подтекстом письма. И Андрей с волнением думал о том, что же она ему написала на этот раз.
Он быстро прошел в главный зал почтамта, проскочил мимо мирно столпившихся курсантов милицейского училища к знакомому окну №17, с правой стороны от входа, с надписью из трех красных строчек: «Выдача корреспонденции до востребования с 8 до 20 часов, в воскресенье — с 8 до 18 часов».
Письма ему не было. Андрей не мог поверить в это и еще раз, приложив руку к сердцу, попросил посмотреть более внимательно, назвал свое полное имя, отчество и фамилию, показал паспорт и отошел, ожидая с нетерпением ответа и то и дело нетерпеливо поглядывая на часы, — оставалось десять минут до закрытия. Этого было вполне достаточно, чтобы проверить всю корреспонденцию на «Л».
Когда он увидел, что женщина, работница связи, подняла голову, — то почти лег подбородком на барьер, и опять услышал три слова, равнодушные, холодные:
— Вам ничего нет.
«Вот так, дорогой товарищ Лопатьев, — растерялся от такого поворота событий Андрей. — «Вам ничего нет». Будто из ушата ледяной водой окатили. «Вам ничего нет». А почему? Странно. И непонятно. Что же такое с ней случилось? Может, болеет? Или с Алешкой что стряслось? А вдруг уехала в отпуск? Ну, этого не должно быть. За все годы не было такого случая, чтобы она не предупредила об уходе в отпуск. Она всегда сообщала. И вдруг вместо четырех, ну минимум двух писем за весь месяц, пока лежал в больнице, — «вам ничего нет». Ни одного письма хотя бы типа уведомиловки, жалобы или отписки. Это как раз то, что необходимо выяснить, и выяснить прямо здесь, не выходя из здания главпочтамта, — благо междугородное сообщение работает круглосуточно. Да и глупо уходить домой и оставаться в неведении, терзаться догадками. Уже достаточно того, что «вам ничего нет». Сейчас же закажу срочные переговоры с санаторием. Два номера помню точно. И попрошу с любым из них соединить. Наверняка кто-то будет на месте. Подруга ее или дежурный врач. Ермолину знают все».
Заказ Андрея на разговор был срочный. Но связи с санаторием не было долго: оказывается, исправляли линию. И неизвестно еще, к худшему это или наоборот?
…Из здания главпочтамта Андрей вышел как во сне, не чувствуя ног под собой, не обращая внимания на разразившийся ливень. Шесть минут времени, что им были заказаны, ему не потребовались: он успел все выяснить за три минуты с небольшим. А точнее, он ничего не выяснил. Ему показалось, что подруга Полины, которой передала трубку дежурная, тоже чего-то не договаривала, что-то скрывая от него. А что? Не хотела обидеть? Чем?
По лицу хлестал дождь, вода струйками стекала за ворот, хлюпала в полуботинках, да еще шофер, нахал с черной «Волги», махнувший рукой на правила, пролетел мимо со скоростью не меньше ста километров и из выбоины в асфальте обдал стеной брызг Андрея. Но не воспринял этого дорожного происшествия Андрей: он шел, как в тумане, не замечая тускло мерцавших где-то наверху, над площадью, одиноких фонарей, чем-то напоминавших журавлей, вытянувших шею перед опасностью; не слышал он и рокота и гудков автобусов и троллейбусов. Ему казалось, что всей массой на него навалилась густеющая тьма наступающей ночи, и эти глыбистые тучи зло низвергали на него потоки ледяной воды, которые старались размыть его на части, чтобы унести их куда-то в бескрайние просторы Вселенной.
«Все же, — думал Андрей, — рок есть. Хотим мы этого или не хотим. Да и год-то какой — високосный!» Он вспомнил, как однажды, уже перед тем, как выписаться из больницы, выйдя вечером на прогулку, он увидел народившийся рожок месяца, холодно и таинственно поблескивающий у него за левым плечом. А это, по словам бабушки, запавшим в память Андрея с детства, ничего хорошего не сулило. За годы жизни ему не раз приходилось лично убеждаться в этом. А уж в год Олимпиады тем более следовало ожидать какой-либо напасти.