У Андрея снова заныл зуб, и вдруг резкая боль рванула до самого глаза, словно хотела скрутить и вырвать его. Но и она вскоре отошла куда-то на задний план, едва он вспомнил свой разговор, на который возлагал такие большие надежды, обжигающую душу фразу дежурной санатория: «Ермолина у нас не работает. Говорят, куда-то уехала. В Сибирь или на Север». Вот ведь как! Была Полина Ермолина, а теперь ее нет. И никто не знает, где она. Ну и круговерть. А все, казалось, было хорошо. Даже слишком. И вдруг все кувырком. А может, перешла работать в другой санаторий? А вдруг вышла замуж и вообще нигде не работает? Алешка просил приехать насовсем. И говорил, что шофер звал их к себе. А с ним Алешка жить не хочет. Нет, тут не добром пахнет. Тут опять что-нибудь роковое: раз предназначено пережить — от этого не уйдешь. В жизни все может быть. В жизни бывает и не такое. Но как ни философствуй теперь, если не съездить туда, на место, в ставший родным санаторий, всю правду вряд ли узнаешь. Не зря говорят: лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Надо ехать. И не просто ехать, а лететь. Может, взять отпуск? А зачем, если ее там нет. Необходимо сначала удостовериться в том, что она куда-то уехала. А чем объяснить дома свою отлучку? Сказать, что командировка: на пятницу и субботу. В воскресенье ждите. Самолетом, наверное, дня за три получится.
Утром в пятницу Андрею позвонил брат и сказал, что у матери, предположительно, второй инфаркт. Ее снова положили в реанимационное отделение. Андрей объяснил брату обстановку, обещал по пути в аэропорт заехать в больницу, которая находилась почти на окраине города, где все ему было теперь уже хорошо знакомо, чтобы самому узнать подробности.
Так Андрей и поступил. И когда он поднялся на второй этаж, к знакомому главному врачу, тот, выслушав все его нетерпеливые вопросы, сказал буднично:
— Тяжелый случай. Уже не предположительно, а точно у вашей матери мелкоочаговый инфаркт. Но, учитывая, что это уже второй, надежд, скажу откровенно, совсем немного. Однако бороться будем до конца. И сделаем, как и в прошлый раз, все, что в наших силах, все, что сможем. И останетесь вы или уедете на три дня, делу вряд ли чем поможете.
Андрей вышел из больницы еще более расстроенный и снова невольно подумал о том, как это нехорошо — увидеть месяц через левое плечо в високосный год. Однако, взглянув на часы, тут же опомнился, понял, что время уже поджимает, и, чтобы не опоздать на самолет, решил поймать такси.
Ему повезло: машину удалось остановить с третьей попытки. Уже садясь в нее, Андрей заметил мальчика, который прыгал возле урны и чем-то очень напоминал Алешку. «Неужели Алешка?» — не веря своим глазам, испугался Андрей и даже вздрогнул от этой мысли. Но когда всмотрелся более внимательно, то увидел, что этот мальчик был чернявый. «А мой, — подумал он почти с гордостью, — белоголовый. Наверное, ждет меня. А как он спросил: „Пап, когда приедешь насовсем? Приезжай скорее, я очень хочу этого. А то мама грозится привести мне другого отца. Разве можно привести другого отца?“ Может, тогда и надо было остаться? Тогда не получилось. Зато теперь, если Полина в городе, я приеду и останусь насовсем. Им я нужнее всех. Ведь Алешке еще столько всего надо и надо. Мои первые, Анна и Светланка, устроены. Они выдюжат, хотя и им без меня несладко придется, но все же полегче, чем тем, кто в Лисентуках. Так и решим», — мысленно поставил точку Андрей.
…В полдень Лопатьев был в аэропорту. А через три часа — в южном городе. Как и всегда, устроившись в гостинице, где он стал уже своим человеком и где его знали все — от горничной до администратора, он привел себя в порядок и, не задерживаясь, отправился в санаторий.
Не в силах избавиться от нерадостных и нелегких дум, Андрей с волнением поднялся на третий этаж, к подруге Полины, и по тому, как она посмотрела на него — осуждающе и отчужденно, понял: ничего хорошего не услышит.
— Полина ничего не просила передать? — он постарался придать лицу и голосу выражение силы, уверенности, хотя получилось совсем другое: растерянность и безысходность, утрата всякой надежды на лучшее.
— Нет. Она не любила говорить о своей жизни. И вообще в последнее время была нервная, сердитая и неподступная.
Дальше разговор не клеился, словно невидимый барьер стоял между ними, который желания преодолевать у обоих не было; поэтому задерживаться в санатории Андрей не стал.
Пройдя по этажам, он вышел на улицу, глубоко вздохнул, окинул взглядом высотное здание, сверкающее, словно вымытое, белизной на фоне голубого неба, и пошел на «тропу здоровья» — маршрут, по которому они гуляли когда-то с Полиной. Вот аляповатый лучник, откуда они обычно начинали свой маршрут, вот источник номер четыре, где встречались у газетного киоска, вот скамейка под каштанами, где они целовались. А вот и ее улица, ее дом. Интересно, кто теперь живет в ее квартире? Ведь не пустует же она? Наверное, кому-нибудь сдала. Жилья нынче не хватает. И пожить, даже временно, в квартире со всеми удобствами желающих больше чем достаточно. А может, она дома? «Если дома, — подумал Андрей, — я теперь уже от нее ни за что не уеду». И его мысли снова лихорадочно завертелись по привычному кругу. «Здесь теперь я и в самом деле больше нужен, чем там, дома, где все устроены и обеспечены. Сад, словно чувствовал, перевел на жену, гараж — на дочь, которая вот-вот выйдет замуж за лейтенанта из училища тыла. А как же с Анной? Ведь столько лет прожито! И, если правде в глаза смотреть, она тоже мне дорога. Но она сама выбор сделала — пусть вот и занимается со своим кудлатым Шуриком, нянчит его. А без меня ему и к бабуле переходить не потребуется. Так все и устроится. Если даже Полины и нет дома, но она где-то здесь, в городе, я остаюсь. Я остаюсь! Конечно, придется вернуться за расчетом. Потом брать развод. Потом еще придется выдержать всего столько, что не приведи господь каждому. Однако волков бояться — в лес не ходить».