Дверь ему открыла молодая женщина, которая, судя по виду, лишь на немного была старше Полины и, что потрясло Андрея, необыкновенно похожа на нее: та же короткая стрижка, тот же темно-синий халат и рост.
— Вам кого? — выводя Андрея из недоуменного оцепенения, спросила она мягким голосом и сразу насторожилась, напряглась, чем выдала свое намерение защищаться от всяких расспросов.
— Мне Ермолину Полину Викторовну.
— Она не живет здесь, — ответила коротко, уверенно, однако с заметным интересом наблюдая за реакцией непрошеного гостя.
— Где же она? — не спросил, а, как показалось, выдохнул Андрей, терпеливо в ожидании ответа глядя на женщину.
— Уехала. В Сибирь. А вы, если не ошибаюсь. Андрей Васильевич Лопатьев?
— Да, Лопатьев. Откуда вы меня знаете?
— Племянник наш, Алешка, очень на вас похож. Заходите. Я двоюродная сестра Полины. Она просила передать вам кое-что. — И неприступная женщина, не оглядываясь, направилась в комнату.
— И Алеша с ней уехал? — поинтересовался с надеждой, с искренним и глубоким волнением Андрей, идя следом.
— Да, конечно! — холодно, словно удивившись, ответила родственница Полины.
«Так тебе и надо, — содрогнулся от ужаса Андрей. — А чего же еще было ждать!»
Сестра Полины неторопливо открыла стеклянную дверку шкафа и вынула откуда-то из-за книг пачку писем, без слов протянула их Андрею.
— Это ее последнее поручение, — сказала, словно ком земли в могилу бросила.
Андрей быстро, как-то особо не вникая, перебрал письма, потом стал медленно, одно за другим определять: пять моих, одно, с памятником, на котором сидит орел, от нее. «Сейчас все прояснится, — подумал все еще со слабой надеждой. — Зачем она такой, с орлом, конверт выбрала. Вроде как умышленно. Сейчас все узнаем и не от кого-то, а из первоисточника, от самой Полины». Читать стоя было не очень удобно. Но присесть Андрею не предложили. Значит, была такая установка, чтобы никаких сантиментов.
«Здравствуй, милый Андрей Васильевич! — писала Полина. — Я знаю, что ты меня все-таки по-настоящему любишь. Была уверена, что не выдержишь — приедешь, чтобы во всем удостовериться на месте. Да, это правда, — я уехала. Уехала далеко, гораздо дальше, чем ты ездил к своему другу в „дикую“ бригаду. Уехала, не дождавшись тебя, не ответив на твои письма. Не буду разочаровывать, мне хотелось увидеть тебя, хотелось дождаться. Очень хотелось. И тогда еще неизвестно, как бы все у нас сложилось. А теперь ты, наверное, меня уже никогда не встретишь там, где находишься, где привык всегда видеть. Но знай, мой дорогой, я по-прежнему люблю тебя и мысленно представляю, как мы ходим с тобою вместе по нашим местам, по нашему маршруту, как гуляем в соседнем городе.
Ты, вероятно, осуждаешь меня за это бегство. Дело твое. Но поступить иначе я уже не могу — настолько я измучилась, годами ожидая кратковременных встреч с тобой. Пойми меня: это очень нелегко. Это так же трудно, как и расставаться. Может, в кино или в книгах бывают и другие решения. Но без жертв таких решений все равно нет. А я устала жертвовать. Ох как устала! И поэтому иного выхода я не нашла. Может, плохо искала? Пожалуй, нет. Долгими ночами на дежурстве, дома я много думала о наших отношениях. Ты выполнил мое условие, мою просьбу. То же самое сделала и я. Мы были честны друг с другом. Когда-то я не смогла сдержать порыва чувств к тебе. И не жалею. Хотя я думала, что с рождением сына порыв этот пройдет. Ты испугаешься свалившейся на тебя обузы и притихнешь там, в своем городе, а мне такой трусливый ты будешь не нужен. Но получилось все иначе: с каждым годом потребность видеть тебя, владеть тобой не проходила, а напротив, все более возрастала, хотя об этом я тебе никогда не говорила. Зачем? Я понимала, что не имею права отнимать тебя у другой женщины и твоей дочери, которые были у тебя до меня. Это, видимо, и склонило меня к бегству. Может быть, и к позорному. Но жизнь, поверь, показывает, что на несчастье других свое счастье никогда не построишь. По-моему, ты над этим никогда глубоко не задумывался. Или я ошибаюсь? Но мне кажется, что жизнь у тебя построена по четкой схеме: одни с печалью и грустью провожают, другие с бурной радостью встречают; потом — наоборот. И так все время. Ты все для себя предусмотрел: приедешь в санаторий — молодая, красивая женщина к твоим услугам. Да к тому же такой необычный сын. Вернешься в родной город — любимая работа и надежная семья. А что было у меня? Сын! Мой дорогой, неповторимый и единственный сын, мой Алешка. Это, конечно, немало. Любимый сын от любимого человека — это очень даже много! Но, к сожалению, не все. А все я имела лишь раз в году, когда приезжал ты. И я думала: а почему? С какой стати я смирилась с этим? Неужели не могу быть счастливой? Пойми меня правильно: я не виню тебя. Зверя, как говорил ваш великий земляк, и ты любил его цитировать, надо искать в себе. Это здорово сказано. И я стала искать его в себе. Мне хотелось иметь сына от тебя, имею. И вот теперь, когда у меня диплом на руках и сын от любимого человека, которому по ряду обстоятельств нельзя всего себя отдать нам, да, к сожалению, и не хватит твоих сил на мою жизнь, а это тоже серьезное обстоятельство, именно поэтому я и решилась на следующее: вышла замуж за бывшего шофера, которого ты когда-то знал, который закончил техникум и уехал в Сибирь работать механиком. Возможно, это и не лучшее мое решение, не лучший выбор. Но что поделаешь, если лучшие все уже разобраны. И при дележе мне другого не досталось. Хотя был ты. А что, если бы… А без „если“, мне кажется, что наше счастье с тобой, и, пожалуй, ты в этом прав, было бы не очень продолжительным. Но все-таки надо было бы продолжать его. Не стоило отказываться от него. Хоть раз в году, но полное счастье. А там еще неизвестно, как бы все обернулось. Надо было и мне бороться за себя более решительно, а не ждать каких-то действий только с твоей стороны. Ведь именно теперь, в эти годы, нам с Алешкой ты наиболее нужен. Особенно ему. Ему ты всегда отец. Молодой или в годах, в старости, слабый или сильный.