Но теперь уже все решено. Возврата не будет. Спасибо тебе за все. Не знаю, встретимся ли еще? И уже трудно представить, как произойдет эта встреча. В это даже не верится! Вот ведь как. Неужели встретимся как чужие? Не знаю. Ничего не знаю. И боюсь этого. И не хочу знать. Но если у Алешки возникнет желание повидать отца, настоящего, родного, я дам ему твой адрес. Надеюсь, ты возражать не станешь? Ну и на том спасибо. Крепко целую и обнимаю тебя, как на второй год нашего знакомства. Полина Ермолина».
Андрей кончил читать. Никогда еще ему не было так плохо. Кровь ударила в голову, в глазах потемнело. Он качнулся, рукой придержался за стенку и тут же опустился на заботливо подставленный стул. Выпил воды и почувствовал, как ноющим холодком обложило сердце и долго не отпускало, словно удерживало тисками. «А что теперь, дальше? Куда девать Алешкину шубку, сифон с баллончиками? — невпопад пришли глупые, наивные вопросы. И Андрей механически задумался над ними. — Надо, пожалуй, оставить все это сестре. Схожу на рынок за ящиком, чтобы в нем она смогла отправить в Сибирь посылку. А что делать с деньгами? Положу в сберкассу на имя Алешки. До совершеннолетия. Как этот вклад называется? Кажется, условным. Именно так и сделаю».
Не желая больше обременять сестру Полины, он не без труда поднялся, еще раз осмотрелся и, уже выходя, попросил разрешения:
— Вы не обидитесь, если я зайду к вам еще раз, чтобы передать кое-что.
— Заходите, — пожала она плечами.
Сделав все, что наметил. Андрей зачем-то зашел еще в школу, где учился Алешка, потом к матери Полины, и лишь после этого, убедившись окончательно, что все случившееся — страшная правда, вернулся на скамейку под каштанами, на их с Полиной скамейку. «Вот ведь как все вышло. Не думал, не гадал, что так все обернется, что так полетит все и рухнет. И сына, белоголового Алешку, теперь неизвестно, придется ли когда еще увидеть. Алешка! В памяти он останется таким же, каким был в последний раз на проводах, в аэропорту: слегка прихрамывающий — это временно, теперь, наверное, уже не хромает: в царапинах и синяках, которые теперь, конечно же, тоже прошли… Милый, дорогой сын Алешка! Он, обнимая отца за шею, шептал тихо, но по-взрослому озабоченно: „Пап, ты когда приедешь насовсем? Я хочу, чтобы ты всегда был с нами. У всех папы ходят на собрания. На родительские. А у меня мама. Приезжай скорей. Ну прошу тебя! А то мама грозится, что приведет другого папку. Ходит тут один, как мячик гладкий. Он зовет маму жить к себе. А я не хочу к нему“. — „Откуда ты узнал про это?“ — „Они думали, что я сплю. А я не спал и все слышал“. Теперь будет у тебя, милый Алешек, другой папа и жизнь с ним через детское „не хочу“. И все из-за меня. И трудно что-либо изменить. Да и как изменишь, если не знаешь даже адреса. Надо было смелее думать о решительном шаге, когда жил с ними и знал, что ничто в жизни не повторяется и не продолжается вечно. А теперь, как это там, по философии, наступил прерыв непрерывности: скачок».