В воскресенье к концу дня, вернувшись из сада, где он заканчивал осенние работы, Андрей умылся, поел, потом почитал, вернее, полистал газеты, обошел все комнаты, заглянул, что делал обычно редко, к дочери. Поинтересовался, чем она занимается, похвалил за вышивку. Увидев, как много лет назад, усаженных в кресло медведя и двух игрушечных песиков, которыми Светланка любила играть в детстве, подумал растроганно, что, по существу, хотя она и взрослая, дочь все еще остается ребенком, и он погладил ее по голове, прижал к себе, поцеловал. Потом в прихожей оделся и, бросив жене, что прогуляется, вышел.
Изредка, когда выкраивалось время или на душе было особенно тягостно, Андрей совершал такие прогулки. На днях во время подобной вылазки на улицы города Андрей случайно встретился с Травкиным, с которым, по совпадению, у них уже была телефонная договоренность увидеться и поговорить у него дома или где-нибудь еще на другой день.
— Знать, судьба, — пожимая Лопатьеву руку, сказал Травкин и, окинув друга пристальным взглядом, сразу заметил его обеспокоенность, поинтересовался, в чем дело, а услышав, что это долгий разговор, не раздумывая предложил зайти в кафе, рвануть граммов по двести и душевно поговорить.
В кафе было немноголюдно. Они без труда нашли свободный столик в углу под пальмой, сели и сделали заказ. И тут Андрей впервые рассказал Травкину всю многолетнюю историю, связанную с женщиной из санатория «Голубая Русь».
— Значит, ты не племяннику, а сыну своему покупал тогда форму? — внимательно выслушав откровения друга, спросил Травкин.
— Да, ему, дорогой мой! — с невольной гордостью подтвердил Андрей. И тут же нахмурился. — Но сейчас мне покоя не дает это персональное дело в партбюро. Один из его членов, который хорошо ко мне относится, сказал, что настрой самый суровый: исключить из партии и предложить директору института сделать соответствующие выводы о моем пребывании в занимаемой должности. Штаты в моем отделе укомплектованы. Да и вообще оставаться в институте я не хочу. Вопрос в другом: куда уходить? Ума не приложу.
— Да, ситуация не из легких. Давай договоримся так. — Травкин пытливо и сочувственно посмотрел другу в глаза. — Мы с тобой встретимся после того, как тебя попрут из партии и с работы. А что так и будет — в этом, пожалуй, можно не сомневаться, хотя трагедии я тут не вижу. Трагедия в другом: в твоих семейных и личных делах. Кстати, на днях я Тамару видел. Она вернулась из Германии, мужа бросила. Уже развелись. Ведь у тебя и с ней что-то было? С кем ты? Где ты? Когда решишь этот вопрос — приходи ко мне в «дикую». Бригада наша работает в Лавернинском районе. Село Песчаные Круты. Там в школе, она прямо на опушке леса находится, проводим отопление. Котельную почти закончили. Скоро начнем разводку труб по классам и помещениям. Деньгами не обижу. Сам знаешь. Договорились?
— Договорились! — улыбнулся Андрей впервые за время их разговора.
…Вспоминая об этой встрече, Андрей не торопясь дошел до площади Горького, постоял у памятника писателю, потом с центральной улицы повернул налево и, пройдя еще несколько кварталов, по старинной улочке спустился к известному в городе музею — домику деда Алеши Пешкова, где будущий писатель провел детство. Помедлил возле него, вспоминая то, что знал о трудных годах жизни великого земляка, и подумал, что, не будь их, возможно, и не состоялся бы Горький как писатель. Наверное, и в самом деле трудности — это фундамент для характера. Затем Андрей двинулся дальше, к речному вокзалу, вроде совсем недавно бывшему гордостью города, теперь же как-то осевшему, похиревшему, а от него поднялся на старый Окский мост. Сосчитал длину моста — тысяча сто двадцать шесть шагов. Миновал площадь Ленина, Канавино, родной завод. Наконец подошел к дому, в котором жила мать. Окна ее квартиры — первые два от угла, на третьем этаже — светились. «Значит, — подумал Андрей, — у нее кто-то есть. Иначе она бы не стала жечь свет в обеих комнатах. Пенсионеры — народ практичный, экономный».