«Может, — думал Андрей, — в Алешке и в самом деле есть что-то незаурядное? Наверняка. И в аэропорту он сказал такое, что до сих пор не забывается: «Разве можно привести другого отца? Я считаю, отец, как и жизнь, только в единственном числе. То же самое я думаю про мать. Приедешь ты насовсем или не приедешь, но я твердо решил написать рассказ про маму, про ее трудную жизнь. Я знаю ее жизнь, хотя она об этом и не догадывается. Тем лучше для нее».
«Вот ведь как! — удивлялся Андрей. — А мы первоклашек всегда считали детьми. Малышами. А эти малыши себе на уме. Они все видят. И видят, получается, даже глубже иного взрослого. В жизни всегда так — дети, которым пришлось пережить нелегкое детство, раньше становятся взрослыми. А порой действительно и незаурядными людьми. Где ты теперь, мой необыкновенный Алешек? Что ты теперь пишешь? А писать тебе надо. Обязательно надо. И я верю, что ты будешь большим человеком. Больше, чем сын моего соседа. Надежды на него возлагались тоже немалые, и в чем-то он их оправдал. Работает теперь в знаменитом отделе главного конструктора по судам на подводных крыльях. Правда, работает рядовым конструктором. Ну и что, может, и это совсем неплохо! Быть в большом деле рядовым — это почетно. Даже в великой войне, такой, например, как Отечественная, в победе нашего народа над фашистами рядовые были главной силой. Старайся, сынок, стать главной силой. Дай-то тебе бог счастья».
— Андрей, ты что? Заснул, что ли? — вывел его из раздумий брат. — Твой ход.
«Правильно, брательник, мой ход. Но я еще не знаю, каким он будет». — Андрей встрепенулся и хотел оценить ситуацию на доске, но сделать ему этого не удалось: в проеме двери показалась сестра и энергично замахала рукой, приглашая братьев к столу.
В большой комнате, пусть и не так резво, как прежде, но радостно-нетерпеливо суетилась, накрывая на стол, мать. Она с видимой гордостью выставила приберегаемую для такого случая бутылку хорошей московской водки и, довольная, улыбнулась, приговаривая:
— Выпейте, дорогие мои, сегодня не грех. Давно не собирались вместе.
Андрей дружно чокнулся со всеми и опрокинул рюмку одним глотком, как в лучшие годы, закусил, но от следующей наотрез отказался, объяснив это тем, что завтра ему предстоит большое совещание и вообще предполагается очень нелегкий день. От чая, правда, не отнекивался. За чаем, с удовольствием пробуя разные сорта варений, проговорили допоздна. Мать, глядя на Андрея, который вроде бы и не торопился уходить, предложила:
— Может, переночуешь? Вместе с Сергеем. Его девчонки у свахи остались.
Это в планы Андрея не входило, и он стал собираться: надел плащ, шляпу. Брат и сестра вышли проводить его. У подъезда постояли, поговорили, потом обнялись, поцеловались. Андрей долго держал их в объятиях не отпуская, с болью думая о том, что у них тоже одни девчонки. Хорошо, что где-то там, далеко, живет его сын Алешка! Пока стояли на улице, брат и сестра продрогли, и Андрей, заметив это, велел им возвращаться, а сам, сделав несколько шагов, повернулся, увидев своих, приподнял шляпу и помахал ей, отходя от них все дальше и дальше, и вскоре совсем исчез в густом сумраке осенней ночи.
Он не стал дожидаться дежурного трамвая и намеренно неторопливо отправился пешком, глубоко, всей грудью вдыхая прохладный и влажный воздух. И думал, думал о предстоящем обсуждении на парткоме. В том, что придется несладко, он не сомневался. Кое-кто наверняка попытается свести старые счеты, топтать будут, прикрываясь как щитом моральным кодексом, правилами общежития, нормами и обязанностями… Неужели же он и в самом деле морально разложившийся человек? Преступник, которого нужно без пощады загнать в угол? Неужели за то, что есть у него сын Алешка, требуется уничтожать, давить, мять, чтобы больше уже никогда не поднялся? А дома, потом, после заседания, когда молва поползет изо всех углов как едкий дым, — что тогда скажут дома? Что решат? Им ведь тоже отмахнуться от него не так-то просто: сколько вместе прожито, выстрадано. Наверное, все взвесят, обсудят. Свои все-таки люди. Хотя, конечно, и взрослые. Дело их, как решать. Одно ясно: все решения о нем, определение линии поведения по отношению к нему на будущее, все акты о делах и жизни Андрея Лопатьева — это будет завтра. Потом. И еще потом. «Глупые люди, — подумал Андрей с неожиданным спокойствием, смешанным с тихой печалью, — они забыли об одном — о главном судье Лопатьева, о самом Андрее Лопатьеве. Если всевышний судья — бог, то на земле человек — сам главный судья себе. И я могу сейчас опередить всех. Вот и мост, который устал от людей, одряхлел от времени. До середины его всего полтысячи с небольшим шагов, полтысячи. Пятьсот шестьдесят, точнее. И на мосту почти безлюдно. А пройду разок-другой — вообще никого не будет».