В голове у Андрея зашумело, застучало, сдавило больно виски. Он понимал, что снисхождения, тем более прощения, ему завтра не будет, и был готов к этому. Но не мог смириться с тем, что его чувства, его отношения с Полиной, его радость и гордость за сына Алешку выставят на всеобщее обозрение, будут обсуждать и осуждать, планомерно, расчетливо, а потом столкнут под ноги и растопчут то, что ему так дорого, незаменимо и уже, быть может, невозвратно потеряно…
На мосту — никого. Еще тысяча сто двадцать шесть шагов позади. Андрей прошел взад-вперед уже раз пять. И все думал, думал, напряженно и лихорадочно, словно в исступлении, и с жутким чувством, аж волосы вставали дыбом, глядел туда, вниз, где текла Ока, неся свои воды великой реке России — Волге. Там, в черном отблеске фонарей. Андрей видел конец своих страданий.
С реки тянуло холодом. На мосту гулял ветер, рычал, свистел, злобно ударял в перила. А когда он затихал, река тоже успокаивалась, лишь покачивались на воде отражения огней, да небо смеялось звездами над людской суетой. Но человек не звезда. Он песчинка, которую отшлифовывают и природа и общество, сформированное природой, борьбой с ней. Человека всю жизнь шлифуют. Обтачивают. Создают из него этакий идеал разумного существа на планете, идеал личности, которая всегда что-то должна. А зачем? Зачем вся эта суета? Хочу быть просто человеком. Без красной книжки в кармане.
Андрей продрог. Его трясло как в лихорадке. «И вода холодная, — подумал он. — Это даже хорошо. Сразу судорогой сведет ноги — и все. Конец». Он нагнулся и посмотрел вниз: свет фонарей, растворяясь в воде, колыхался, словно подмигивая ему, манил его туда, в холод и тьму. И тут Андрею показалось, что его все время кто-то подталкивает вниз, словно подсказывает решение. Этот кто-то постоянно был рядом, но чуть в сторонке и гнусно нашептывал, гнул свое, дурманил Андрею голову, мутил сознание. Он даже обернулся невольно, но никого не обнаружил рядом, хотя смотрел внимательно. А мысль продолжала звать настойчиво: туда, вниз, туда, вниз — и все. Все кончится. Будто кто, оставаясь невидимым, нашептывал ее Андрею.
Всю жизнь Лопатьев не выносил, когда на него пытались давить: решения он всегда старался принимать самостоятельно, по собственной воле. И теперь все в нем воспротивилось этому навязчивому, услужливо-настойчивому воздействию. Он решил еще раз пройти по мосту, сделать еще тысячу сто двадцать шесть шагов. В шестой раз. Вот опять середина моста. Самое высокое место, около тринадцатого столба. Чертова дюжина. И вокруг никого. И транспорт не ходит. Безлюдно и гулко. Все в гуле. Тишина всегда гулкая, звенящая, до боли в голове. Материя ни на минуту не прекращает своего существования, она всегда в движении.
Андрей решился и содрогнулся от своего решения. Он встал у ограждения и наклонился, и сразу шляпа слетела с головы и беззвучно скрылась под мостом, отнесенная ветром. «А где шляпа?» — спросят дома. «Разве дело в шляпе?» — как-то отстраненно скаламбурил он, глядя вниз и с ужасом представляя себе полет и удар о воду… А тот, невидимый, что был рядом, нагнетал жаркого шума в голову — и все в ней звенело. Но среди этого звона в сознании Андрея, затуманенном и поколебленном, всплыла вдруг неожиданная мысль — даже не мысль, а образ, четкий и зримый. Он словно наяву увидел перед собой ту самую сберкнижку, которую оставил сестре Полины, чтобы она передала Алешке. В ней значилась жалкая сумма — восемьсот шестьдесят девять рублей. Андрея будто отбросило от перил. Он выбежал, спасаясь от мнимого подстрекателя, на середину моста. Шум и звон в голове разом прекратились, мысли стали ясными и отчетливыми. «Восемьсот шестьдесят девять рублей? И это на всю жизнь? Неужели твоя помощь Алешке, кровному сыну, этим и закончилась? Стыдно! А как злорадно упрекнут тебя, Андрей, там, в другом городе, когда узнают обо всем! А что подумает сам Алешка? Вот это, скажет, отец, родил и бросил как звереныша на произвол судьбы. А дочь, которая, готовясь замуж, все еще играет в куклы? А что скажут друзья, родные, знакомые? Все осудят. И правильно. Скажут, за что оставил, бросил детей одних, сиротами? Живите, боритесь как знаете, а он, видите ли, устал, измучился. И нашел же, дурак, выход из положения!‥»
Андрей словно протрезвел. Он увидел мокрый, темный асфальт под ногами и две стальные светлые ленты рельсов. По мосту громыхая прокатил дежурный трамвай, и Андрей с теплотой, как живому, близкому существу, посмотрел ему вслед. «Нет, нельзя мне уходить из жизни. Зачем укорачивать ее, единственную и без того такую непродолжительную? И стоит ли так пугаться завтрашнего дня? Ведь не звери, люди с тобой говорить будут. Пусть разговор будет строгим и даже жестким. Ну и что? Будь добр, найти в себе смелость и мужество, чтобы достойно ответить на все, о чем тебя спросят. Нечего бояться спроса. Надо всегда быть готовым к тому, чтобы ответить за себя, за свои дела… Милая Полина, — подумал он, — разве я был не прав, когда говорил, что если родишь мне сына, то это вызовет столько осложнений в моей жизни, так круто ее изменит, повлечет столько самых неожиданных, самых невероятных последствий!‥ И что же? Да, я еще не знаю, как удастся мне все выдержать, но я готов идти на все, готов отвечать за все!»