Наконец дверь открылась, и Андрей услышал свою фамилию. Сердце его сжалось, сразу стало трудно дышать, и, как от огня, вспыхнули уши. Когда он вошел в помещение, почувствовал себя еще хуже и ранимее от устремленных на него взглядов членов бюро, от которых и защититься-то было нечем.
Секретарь партбюро зачитал анонимное письмо. Затем выступил проверяющий, с подробностями, с деталями доложивший обстоятельства дела. И сразу посыпались вопросы.
— У мальчика чья фамилия? — первой, как и ожидал Андрей, в диалог с ним вступила Петрова, неизменно прямая и резкая в суждениях.
— Не моя.
— Может, и сын не твой? — не унималась она.
Андрей мог согласиться с ней, и тогда никакого формального спроса с него у бюро бы не было, но вместо этого сказал:
— Он похож на меня.
— Ты хоть кого-то любишь? — Петрова пытливо смотрела в лицо Лопатьеву.
— Зачем об этом сейчас? Думаю, меня пригласили сюда не для исповеди о моих чувствах.
— Давайте, товарищи, по существу! — призвал Лучинкин, секретарь партбюро, нервно поправляя массивные очки на носу. — Кто желает выступить?
Первой, как всегда, поднялась опять Петрова.
— Я, Аким Александрович, вопросы задаю по существу. Думаю, нам всем важно выяснить, а что же есть хорошего в душе Лопатьева? Может, у него там сплошная пустота? Кто он: человек или, извините за грубость, обычный кобелино? Я, товарищи, буду говорить как мать двоих детей. Меня возмутил поступок Лопатьева. Столько лет прожить с Анной и заиметь где-то на курорте, за тысячу верст, любовницу — это в голове не укладывается. Как можно, Лопатьев? Ведь семья — это святыня. Ее оберегать, хранить надо. А ты, коммунист, грубо говоря, наплевал на эту святыню! А если ты, товарищ Лопатьев, поедешь, допустим, на Алтай, в Сибирь, на Север, куда-нибудь в другое место, — там что, у тебя еще одна семья появится? Почему? Да потому что не исключено, что там можешь встретить еще лучше, еще красивее женщину, чем твоя Анна или Полина. И эта новая красавица родит тебе дочь. Что ж, будешь ездить уже на три адреса? Твой поступок, Лопатьев, ни в какие рамки не укладывается. И я считаю: не место тебе в партии. Таково мое предложение. Хотя, может, я и не права? Все в жизни, конечно, гораздо сложнее. Может быть, я ошибаюсь? Тогда члены бюро пусть поправят меня. Но мне лично никогда в жизни не приходилось встречаться с подобным. А если все так будут поступать? К чему мы придем?
От накала страстей в помещении стало жарко. Лучинкин вышел из-за своего стола, покрытого зеленым материалом, поверх которого лежало толстое органическое стекло, и открыл форточку.
«И чего сам вышел, — неприязненно подумал Андрей, — мог бы и другого кого-нибудь попросить. Да, Петрова дала крутой настрой. Теперь разнесут в пух и прах. Интересно, будет ли выступать шеф? Сидит так, будто и не слушает, лишь записи какие-то на листочке делает. От его выступления будет зависеть немало».
Поднял руку и, после того как Лучинкин согласно кивнул головой, начал выступать начальник отдела кадров Кирсанов, пришедший на эту должность уже больше десятка лет назад, сразу после демобилизации из армии. Всегда подтянутый, сохранивший неплохую военную выправку, он пользовался в коллективе авторитетом человека объективного, не делающего скоропалительных выводов.
Расстегнув верхнюю пуговицу рубашки и чуть ослабив галстук. Кирсанов начал спокойно и тихо:
— Лопатьева мы знаем с наилучшей стороны. Знаем давно. И когда мне сказали, что будет рассматриваться его персональное дело, я, честно признаюсь, не поверил. Сейчас, когда мы заслушали письмо, поступившее с места события, пусть и анонимное, познакомились с результатами проверки, — сейчас перед нами открылась, я не побоюсь этого слова, ужасающая картина! Это, товарищи, картина морального падения человека, в кармане которого партийный билет. Он повел себя недостойно. Безнравственно. У человека должно быть одно лицо. Я так понимаю: уж если полюбил другую — тогда и уезжай к ней. И весь коленкор! Зачем обманывать Анну? Неужели не стыдно смотреть в глаза дочери! Вина Лопатьева не вызывает сомнений. И теперь, к какому бы берегу он ни пристал, чистым уже не будет. Он попрал все каноны советской нравственности. И за это должен отвечать, как и положено, по всей строгости Устава. Я поддерживаю предложение Петровой.
Андрей, до боли сжимая и разжимая руки, в волнении ожидал, что будет дальше.
Выступили еще двое. Они тоже говорили о долге, об ответственности, об Уставе, который, дескать, Лопатьев забыл, и оба поддержали предложение Петровой.