Потом он повернулся к свежему земляному холмику, где лежал Гэс. Трава здесь вырастет только весной, пока же шуршали осенние листья: бледно-желтые, красные и грязно-коричневые.
На кладбище было тихо и спокойно, как на небесах, и Джон верил, что отец его именно там. Человек, столько выстрадавший в земной жизни, заслуживал этого.
«Это я тебя бросил. Это я не сумел. Это я никогда не был добр. Ни к твоей матери. Ни к Дону. Ни к тебе».
Печально, что отца посетили такие мысли перед смертью. Печально, что самолюбие всю жизнь руководило его поступками. Но человек без совести не мучился бы так из-за этого.
У Гэса была совесть. У Джона тоже.
Гэс стремился сохранить достоинство. Джон тоже.
Гэс строил красивые каменные стены. Джон писал прекрасные статьи. Но ни то ни другое само по себе не делает человека достойным.
На самом деле все очень просто. Возведение стен и статьи в газетах — это замечательно. Но подлинное достоинство проявляется в отношении к людям.
Нет, Лили не хотела думать о своих чувствах к Джону, но мысли о нем не покидали ее. В идеале она хотела бы сначала уладить скандал, потом — свои отношения с Майдой, а уж после этого — думать обо всем остальном. Но жизнь никогда не бывает идеальной. Сердце Лили сжималось и гулко стучало всякий раз, как она вспоминала о Джоне. В то воскресенье, заметив его рассеянность, она испугалась, что он изменился к ней. Боясь спросить его об этом напрямую, чтобы, не дай Бог, не услышать утвердительный ответ, Лили сделала в редакции все, что могла, и очень старательно. Потом уже, у себя в коттедже, приготовила обед, стараясь угодить Джону. Он улыбнулся, с удовольствием поел и поблагодарил ее несколько раз. Но, вымыв посуду, Лили увидела, что Джон уже сидит на причале. Надев его свитер и куртку, она пошла туда.
Было холодно. Октябрьский ветер гнал по озеру рябь. Ноябрь наверняка принесет снег.
Когда Лили появилась на причале, Джон улыбнулся, взял ее за руку и усадил перед собой, лицом к озеру. Тесно прижавшись к нему спиной, она щекотала его щеку своими волосами.
Нет, эти руки не изменились к ней. Лили сразу успокоилась.
— Послушай: вода, — шепнула она.
— Да. Плещется. Беспокойно. Я пытался расслышать гагар.
— Ну и как?
— Не смог. Они, вероятно, неподалеку. Услышим, если запоют. Трудно увидеть их на такой ряби, да еще когда нет луны. — Губы его прикоснулись к виску Лили. — Не холодно?
— Нет.
— Я люблю тебя.
Сердце у нее так и ухнуло.
— Это взаимно? — спросил Джон, и в голосе его прозвучала очаровательная неуверенность.
Лили, должно быть, окончательно потеряла голову. Разве можно, находясь в здравом рассудке, доверять журналисту-газетчику?
— Даже очень.
Джон немного успокоился и сказал, что желает ей только добра. Она сразу поверила и вдруг поняла, что причина его мрачной рассеянности — не в их отношениях, а в чем-то ином. Лили и обрадовалась, и испугалась.
— Так какой у меня выбор?
Он глубоко вдохнул.
— Есть три варианта. Во-первых, ты можешь избрать законный путь. Залечь на дно, предоставить Кэсси заниматься этим делом и приготовиться проглотить все горькие пилюли.
«Залечь на дно», — знакомая формула. Этот вариант потребует много времени.
— Во-вторых, — продолжал Джон, все такой же теплый и близкий, — можно изложить все это в моей книге. Джекоби хочет издать ее в марте. Я бы, конечно, взял еще пару месяцев и сделал все как следует, но ничего, справлюсь и до марта. Это гораздо быстрее принесет результаты, чем судебный процесс.
«Можно изложить все это в моей книге». Он не сказал: «Я могу изложить…» Что ж, это уже кое-что.
— И, в-третьих, — добавил Джон, — мы можем поднять шум на этой же неделе. Я посвящу ближайший номер «Лейк ньюс» скандалу, раскрою все его тайные причины. Арманд позаботится о том, чтобы печать больших городов подхватила тему. Ты получишь в свое распоряжение хорошую трибуну.
Лили перевела дух. Она получит трибуну. Вот как… И снова окажется у всех на виду, что ей вообще противно. Но это означает крупные заголовки, несомненное отмщение и окончательную победу.