Глава третья
1
Тяжелый артиллерийский снаряд летит очень шумно и страшно. Когда он пролетает над головой на высоте нескольких сотен метров, его вибрирующий гул напоминает проносящийся мимо автобус. Звук рассекаемого снарядом воздуха накатывает подобно волне, а затем медленно удаляется. Если постараться, летящую смерть даже можно увидеть, глядя ей вслед. Черное веретено падает с неба, описывая дугу куда-то за переделы видимости, а через несколько секунд долетает раскатистое «гда-да-а-ах».
Страшно от мысли, что вот эдакий «чемодан» ухнет тебе на голову, и тогда — все. Совсем все!!!
Артподготовка длится уже шесть часов.
Через наши головы непрерывно долбят орудия всех калибров. Очень утомительно слушать всю эту многодецибельную какофонию, а еще более утомительно — сидеть и ждать. Пока стреляла только наша артиллерия — было еще ничего, но около девяти утра немцы начали встречный обстрел. Для начала досталось выгоревшему лесу, отделявшему нас от передовых позиций, а потом германские двадцативосьмисантиметровые гаубицы стали бить по предполагаемым районам сосредоточения резервов.
Вот тут-то я страху и натерпелся.
Этот страх двойной — подсознательный и иррациональный, который испытывает тело, и сознательный, с которым пытается бороться разум, понимая опасность.
Одиннадцатидюймовые снаряды перелетали через наши позиции и взрывались где-то в пятистах метрах позади.
Тем не менее сотрясение земли ощущалось всем телом.
Это вам не минометный обстрел, под который в 95-м угодил на Кавказе…
Я посмотрел вверх. Там, на значительной высоте, шли большие четырехмоторные бипланы — русские бомбардировщики несли свой смертоносный груз, предназначенный немецким артиллеристам. Шесть групп по три самолета. На некоторой дистанции от бомбовозов мелькали шустрые истребители.
Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно притом, — им потом стыдно будет.
Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.
Сволочи…
Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.
При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились — мой ординарец истово молился.
А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице — улыбка.
Как там у поэта — «Гвозди бы делать из этих людей»?
Так вот, Наумов — мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы — так точно железные.
Блин! Да когда же все это кончится!!!
У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца — я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля — это слишком легкая смерть.
Однако спустя некоторое время вражеский обстрел внезапно прекратился.
Слава богу!
Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. И это хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.
Я посмотрел на часы — без четверти одиннадцать.
2
Прошлым вечером, незадолго до ужина, нас посетили командир полка с офицерами штаба и мой знакомый любитель пения — отец Серафим, оказавшийся протоиереем!
Полковник Беренс произнес прочувствованную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.
Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен: «Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися».
По окончании обряда в сопровождении служки с иконой он прошелся вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.
Я тоже приложился.
Артподготовка продолжалась.
Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах — изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками — вместо штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.
— Это еще зачем?! — Из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.
— Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как — тонущий за соломину хватается, а гренадер — за нож.