У меня перед армией "Ява" была — летал на ней как сумасшедший, а к этому агрегату я б и близко не подошел. Экзотика, блин…
— Вашбродь! — от головы колонны мелко рысил нам на встречу Лиходеев.
— Ну, что там случилось?
— Господин поручик отослал проверить — не растянулись ли.
— Не растянулись, вроде. — Я окинул взглядом шагающий строй. — Четве-е-ертый взвод, шире шаг!!! О! А это еще кто такие?
По обочине дороги нам на встречу разрозненными группами движутся какие-то пехотинцы. Хмурые, серые, небритые и замызганные в худом заношенном обмундировании.
— Это, вашбродь — линейная пехота. Та, что тут фронт держала да в траншеях всю зиму просидела. Отводят, видать — на переформирование. — Фельдфебель недобро зыркнул на плетущихся оборванцев. — Эвона, так и рыщут глазенками-то, ироды. Как бы Филька там, в обозе, чего не проворонил!
— Чего это ты их так?
— Да ведь линейные — это ж первейшие воры. Глазом моргнуть не успеешь — непременно чего-нибудь сволокут: кусок сахару, котелок, походную кухню, заводную лошадь, пушку… Да хоть самого Амператора Германского упрут и в борщ сунут. Такие социяль-дымокрады, что ой-ой-ой…
Да-а-а…
Век живи — век учись!
Плотной группой мы — офицеры 3-го батальона в сопровождении ординарцев, идем проводить рекогносцировку.
Пройдя насквозь обгорелые, но уже начавшие заново зеленеть, останки небольшого леса выходим на открытое место.
Километра за два до линии фронта начинается жуткий постапокалиптический пейзаж. Та самая "лунная поверхность", о которой я прежде только читал. Ни кочки, ни холмика, ни деревца, ни кустика…
Воронки, воронки, воронки…
Развороченная земля, практически без травы, вся изрезана траншеями, ходами сообщений, капонирами, блиндажами, пулеметными гнездами.
Сразу же втягиваемся в бесконечные извилистые переходы полного профиля, тянущиеся эмпирическим зигзагом до самой первой линии окопов.
Сопровождает нас усталый и апатичный подпоручик из "аборигенов", державшего оборону на данном участке — 6-го Финляндского полка. На бледном лице офицера ярко выделяются болезненно красные глаза в темных полукружиях от недосыпа и напряжения.
В ходах сообщения то и дело натыкаемся на "бледные тени", наподобие тех, что встретились нам на дороге. Солдаты в грязном заношенном обмундировании — худющие, угрюмые и молчаливые, занимаются своими повседневными делами: кто-то спит, кто-то ковыряет ложкой в котелке, кто-то возится с оружием. При нашем появлении они равнодушно козыряют и уступают дорогу.
Однако во всем виден порядок — окопы и переходы укреплены плетнем или досками, а дно устелено кругляком и горбылем.
Минуем минометную позицию — квадратную площадку с капониром. Тут установлена пара вполне даже современных минометов солидного калибра, сделанных по схеме "мнимого треугольника".
— "Система Стокса" путиловского завода, сообщает сопровождающий нас офицер, видя мой заинтересованный взгляд.
— А какой калибр?
— Четыре дюйма!
Неплохо! Нечто среднее между полковым и батальонным минометом. И конструкция вполне прогрессивная.
Я в музее, в Питере, видел всякие чудесатые приспособления времен Первой Мировой — там такие экземпляры есть, что мама не горюй…
Продолжаем путь.
Время от времени слышны одиночные разрывы снарядов — это ведет беспокоящий огонь немецкая полевая артиллерия. Изредка прилетают гостинцы калибром покрупнее, подозреваю дюймов эдак около шести.
Пройдя через этот лабиринт, оказываемся у мощно укрепленного блиндажа — крыша в пять накатов, и более метра земли сверху. Это — ротный командный пункт.
По очереди заходим внутрь в узкое помещение с бревенчатыми стенами и низким потолком. У самого входа за ширмой расположился связист со своими телефонами. Он что-то старательно записывает, высунув кончик языка и прижимая трубку к уху плечом.
Посередине заваленный картами стол. Нас встречают два офицера — командир батальона капитан Патрикеев и адъютант подпоручик Роотс.
Короткий деловой разговор, обмен мнениями.
Офицеры нависают над картой немецких огневых точек, составленной финляндцами — слушают комментарии, задают вопросы.
А на меня напал какой-то ступор.
Стою… Молчу… Слушаю…
И понимаю, что ничего не понимаю. Просто не воспринимаю. Сознание почему-то отказывается фиксировать информацию.
Внутренне напрягаясь, заставляю себя вслушиваться. С большим трудом начинаю вникать — говорят о возможном немецком противодействии.
Чтобы как-то придти в себя, достаю из планшета карту и карандаш и начинаю перерисовывать линию боевого соприкосновения, огневые точки и тому подобное.
Мои опыты в военной картографии заканчиваются одновременно с прениями о достоинствах и недостатках наших и немецких позиций.
— Господа офицеры, извольте провести рекогносцировку самостоятельно. Через полчаса жду вас здесь же — для обсуждения плана атаки, — прекратил диспут капитан Берг, а мы по очереди стали выбираться на свет божий.
На позициях финляндцев было два наблюдательных пункта в первой линии окопов и еще один в третьей линии — у артиллеристов. Мы с Казимирским, вместе со штабс-капитаном Ильиным и Генрихом Литусом, естественно направились в передовую траншею.
Все траншеи как бы двухъярусные — по нижнему, ярусу глубиной больше человеческого роста можно спокойно передвигаться. С верхнего яруса, который представляет собой порог на полметра выше дна траншеи, солдаты ведут огонь в случае отражения вражеской атаки.
Наблюдательный пункт — это выступающая вперед сдвоенная ячейка, с таким же высоким порогом и укрепленными стенками. Здесь установлено две стереотрубы, у которых непрерывно торчат наблюдатели.
Пока наши командиры заняли места у окуляров, мы с Генрихом немного поговорили, в полголоса, дабы не привлекать внимания начальства:
— Ну что, Саша? Завтра — в атаку?
— Смело, мы в бой пойдем! — пропел я.
— Что?
— Это песня такая. Слышал когда-то, вот строчка и вспомнилась.
— Как ты думаешь, чем все обернется?
— Если все пойдет, как задумано — это будет перелом в войне. Этот театр для Германии хоть и второстепенный, но значимый. Поражение здесь приведет к поражению во Франции.
— Это в глобальном масштабе. А для нас?
— Для нас, Генрих, все окончиться хорошо, если не будем пороть горячку.
— В каком смысле?
— В таком! Задачу надо выполнить хладнокровно — с минимальными потерями и для этого приложить все наше умение и сообразительность.
— Ты, Саша, слишком рассудителен!
— А ты, Генрих, слишком романтичен!
— А вы, господа офицеры, будьте любезны к перископам! — Вмешался в наш разговор штабс-капитан Ильин.
Казимирский молча, прикурил очередную папиросу, насмешливо поглядывая на нас с Литусом. Видно было, что наш разговор его позабавил, но от комментариев он воздержался.
Вздохнув, я взобрался на порог и прильнул к окулярам:
Сразу у наших окопов местность слегка понижалась, так что на выходе образовалось подобие "мертвого пространства", где огонь стрелкового оружия нам не опасен. Для нас это было как раз "живое" пространство — шагов в 50 ширины, а дальше бугорок и чистое, изрытое воронками поле, по которому надо пройти еще 200 шагов до передовой немецкой траншеи.
Я внимательно оглядывал вражеские позиции, пытаясь в уме увязать увиденное с информацией нанесенной мною на карту.
Получилось не сразу.
Пришлось дважды сверяться с планшетом и усиленно вертеть верньеры настройки стереотрубы, прежде чем я обнаружил, наконец, ориентиры.
Почти незаметная верхушка бетонного дота. "Pillbox" — коробка для пилюль, как их называли англичане. Небольшой, примерно два на два метра, бетонный параллелепипед.