Ага! Судя по отметкам, их должно быть два.
А вот и второй.
Я снова посмотрел на карту и наконец "прозрел" — все встало на свои места. Схема немецкой обороны накрепко отпечаталась у меня в мозгу.
Теперь не пропадем!
По возвращении в блиндаж мы узнали подробности предстоящей атаки:
Артиллерийская подготовка начнется в 4 часа утра, и будет продолжаться почти 12 часов, то есть до 16–00, когда наступит наш черед идти в атаку.
До этого в передовых окопах будут только секреты и пулеметные команды 6-го Финляндского полка. Наш полк будет рассредоточен на запасных позициях, до 15 часов, чтобы не попасть под упреждающий огонь немецкой тяжелой артиллерии, который непременно будет. Как только противник поймет, что с нашей стороны — это не обстрел, а артподготовка, он начнет бить по окопам и по местам вероятного сосредоточения резервов, чтобы расстроить атаку.
В ответ специально выделенная с нашей стороны артиллерия начнет контрбатарейную стрельбу, а в воздух будут поднят отряд бомбардировщиков "Александр Невский" для подавления обнаруженных германских батарей.
Роты занимают исходное положение: 9-я в передовом окопе, наша — 10-я, во второй параллели, 11-я в третьей и 12-я в четвертой.
Как только 9-я рота выходит, 10-я ходами сообщения сразу же идет на ее место и, не задерживаясь, выходит за ней в поле, следом 11-я, за ней 12-я.
Таким образом, в указанную минуту, безо всяких дополнительных приказаний, весь боевой порядок начинает движение одновременно. Наступаем вслед за огневым валом.
Порядок выдвижения таков — в авангарде саперная команда, за ней 9-я рота повзводно.
Потом — наша 10-я рота двумя полуротами по флангам, а вместе с нами приданные четыре "максима" и две траншейные пушки Гочкиса. Следом — 11-я рота развернутой цепью, с нею — телефонисты и артиллерийские наблюдатели. Замыкает 12-я рота, тоже — цепью. В арьергарде, минометная команда — два 4-х дюймовых "Стокса", санитары и подносчики боеприпасов.
— Вопросы? — Командир батальона, как всегда предельно лаконичен. — Если вопросов нет — отправляйтесь в роты, готовиться к завтрашнему дню. С Богом, господа!
Глава III
Тяжелый артиллерийский снаряд летит очень шумно и страшно. Когда он пролетает над головой на высоте нескольких сотен метров, его вибрирующий гул напоминает проносящийся мимо автобус. Звук рассекаемого снарядом воздуха накатывает подобно волне, а затем медленно удаляется. Если постараться, летящую смерть даже можно увидеть, глядя ей вслед. Черное веретено падает с неба, описывая дугу куда-то за переделы видимости, а через несколько секунд долетает раскатистое "гда-да-а-ах".
Страшно от мысли, что вот эдакий чемодан ухнет тебе на голову, и тогда — все. Гейм, как говориться, овер!
Артподготовка длится уже шесть часов.
Через наши головы непрерывно долбят орудия всех калибров. Очень утомительно слушать всю эту многодецибельную какофонию, а еще более утомительно — сидеть и ждать. Пока стреляла только наша артиллерия — было еще ничего, но около девяти утра немцы начали свой обстрел. Для начала досталось выгоревшему лесу, отделявшему нас от передовых позиций, а потом германские 28-сантиметровые гаубицы стали бить по предполагаемым районам сосредоточения резервов.
Вот тут то я страху и натерпелся.
Этот страх двойной — подсознательный и иррациональный, которое испытывает тело, и сознательный, с которым пытается бороться разум, понимая опасность.
11-дюймовые снаряды, перелетали через наши позиции и взрывались где-то в пятистах метрах позади.
Тем не менее, сотрясение земли ощущалось всем телом.
Это вам не минометный обстрел, под который в 95-ом угодил на Кавказе…
Я посмотрел вверх. Там, на значительной высоте, шли большие четырехмоторные бипланы — русские бомбардировщики несли свой смертоносный груз, предназначенный немецким артиллеристам. Шесть групп по три самолета. На некоторой дистанции от бомбовозов мелькали шустрые истребители.
Поторопились бы, а то мы тут уже час сидим, обстрел терпим. Вот накроют нас, совершенно случайно, притом — им потом стыдно будет.
Земля вновь содрогнулась от падения очередного двадцатипудового гостинца.
Суки…
Напротив меня, скрючившись и зажав между коленями дробовик, в окопе сидел Савка.
При каждом взрыве его каска звякала о ствол ружья. Бледные губы непрерывно шевелились — мой ординарец истово молился.
А вот сидящий справа от меня унтер-офицер Наумов внешне был абсолютно спокоен. Глаза закрыты, на умиротворенном лице — улыбка.
Как там, у поэта — "Гвозди бы делать из этих людей"?
Так вот, Наумов — мужик для этого дела вполне подходящий. Нервы, так точно — железные.
Блин! Да когда ж все это кончится!!!
У меня сейчас такое состояние, что дайте мне немца — я его зубами загрызу. Даже стрелять не буду, потому что пуля — это слишком легкая смерть.
Однако, спустя некоторое время, вражеский обстрел внезапно прекратился.
Слава Богу!
Наши же орудия продолжали палить, перемалывая оборону противника, районы сосредоточения подкреплений, полевые батареи. Это — хорошо. Чем больше они сейчас перебьют немцев, тем меньше нам потом возни.
Я посмотрел на часы — без четверти одиннадцать.
Прошлым вечером, незадолго до ужина, нас посетили командир полка с офицерами штаба и мой знакомый любитель пения — отец Серафим, оказавшийся целым протоиреем!
Полковник Беренс произнес прочувственную речь о трудном часе для Отчизны, о полковых традициях, о чести и мужестве.
Под сенью развернутого полкового знамени батюшка отслужил молебен:
"Моли, Угодник Божий Николай, воинству нашему даровати на враги одоление, Отечеству во благочестии непоколебиму пребыти и сыновом Российским спастися."
По окончании обряда, в сопровождении служки с иконой он прошелся, вдоль строя всех четырех рот нашего батальона, окропляя шеренги святой водой. Потом солдаты повзводно подходили за благословением, целовали крест.
Я тоже приложился.
Артподготовка продолжалась.
Из ответвления хода сообщения появился Лиходеев и с заговорщическим видом вручил мне бебут в ножнах — изогнутый обоюдоострый кинжал с сорокасантиметровым клинком. Бебутами вооружали пулеметчиков и солдат с дробовиками — за место штыка. Савка тоже обзавелся таким, когда сменил винтовку на помповое ружье.
— Это еще зачем?! — из-за грохота артиллерийской стрельбы приходилось орать.
— Нехорошо это, вашбродь, без ножа по траншеям лазать. Тут ведь как — тонущий за соломину хватается, а гренадер — за нож.
— Да куда мне такой! Им же коня зарубить можно!
— Вот! — Лиходеев поучительно поднял палец, — Вы, вашбродь, в самую суть проникли! Без него — никак невозможно. Бебут знатный. Сам подбирал в оружейке!
— А ты-то как же?
— А у меня "братишка" при себе — Кузьма Акимыч ловким движением достал из-за спины топор с оплетенной кожаными ремешками ручкой. — Я к нему — привыкши. А вам бебут — в самую пору будет.
— Ладно, давай… — я забрал у совершенно счастливого фельдфебеля кинжал. — Пригодится!
Разберусь как-нибудь. Скомпилирую, знание ножевого боя конца ХХ века и науку Никифора Беспалого, учившего меня и брата владению шашкой в ХХ века начале!
Вздохнув, встал на одно колено, и принялся цеплять ножны к правому боку. Ё-моё! Ремень и так обвешен по периметру — кобура с браунингом, фляжка, лопатка, противогаз, патронная сумка, а теперь еще и это. Через плечо на ремнях — гранатная сумка, полевая сумка. На шее — бинокль, в руках — автомат в чехле, и свисток в кожаном кармашке на портупее — до кучи. Сразу вспомнился анекдот "А теперь со всей этой фигней, мы попытаемся взлететь…"
Это притом, что ранец офицеру в бою не полагается, и мой сухпай и четыре коробки патронов тащит Савка. Мне еще вчера при переходе нелегко пришлось, а тут — в атаку идти. Залегать, ползать, окапываться.