Я перевел дух и внезапно заметил среди кучи марли сразу два свободных конца, рванулся к ним, но коварный бинт обхватил меня за пояс! Пока я освобождался, кончики скрылись под грудой перепутанных белых полос.
Тогда я пошел на хитрость. Схватил ножницы и разрезал марлю пополам в первом попавшемся месте!
Я крепко-накрепко зажал в кулаке кончик марли и начал быстро забинтовывать правую ногу Но едва я сделал каких-нибудь пару витков, — бинт кончился. Экая досада! Я взял другой кусочек и стал наматывать его. Через две минуты оказалось, что я туго прибинтовал себя к стулу и теперь мог передвигаться по комнате только вместе с ним…
Идти на стадион, плотно прибинтованным к стулу — такое в мои планы не входило. Я снова пустил в ход ножницы. После освобождения от стула выяснилось, что вокруг меня валяются штук сто коротеньких кусочков, годных разве лишь для перевязки кошачьих хвостов.
Пришлось достать из аптечки другой пакет. Действуя предельно осторожно и поминутно сверяясь с рисунком, на котором улыбался довольный мальчик со сломанной ногой, я все-таки сумел закончить эту операцию.
Можно было идти на стадион.
Забинтованная нога не сгибалась и была толщиной с полено. Вдобавок на нее не налез ботинок, и ступня мгновенно пропиталась грязной холодной водой из лужи. Но я, сжав зубы, упрямо шел вперед.
Идти было трудно. Через пару кварталов я совсем выдохся. Мокрая нога беспрестанно впитывала в себя воду из всех попадавшихся на пути луж и весила теперь, казалось, не меньше центнера.
На перекрестке какая-то бабушка жалостно посмотрела на меня и сказала:
— Бедненький, ножка у мальчика болит.
Взяла меня под руку и помогла перейти улицу. Выйдя на тротуар, я сказал бабушке «спасибо» и с досады так пнул забинтованной ногой пустую консервную банку, что она отлетела метров на двадцать. Бабушка от изумления заморгала глазами, но я уже скрылся за поворотом.
Минут через пятнадцать я доковылял до дверей раздевалки.
Никого из наших ребят еще не было. Физрук Геннадий Васильевич сидел за столом и что-то писал в журнале. Заметив меня, он подбежал и помог сесть на лавочку. Негнущаяся нога выставилась далеко вперед. Вокруг нее на полу сразу образовалась грязная лужица.
— Что случилось? — с тревогой начал спрашивать Геннадий Васильевич. — Говори быстрее, что с ногой!
— Пустяки, Геннадий Васильевич, — ответил я, с трудом переводя дыхание. — Двойной перелом. Кость — на кусочки! Пришел вот кросс бежать…
— Да какой там кросс! — замахал руками физрук. — Тебе срочно домой надо! Сначала только зайди обсушись, а потом ступай домой…
Я проковылял в соседнюю комнату и устроился у батареи. До начала сеанса в «Пионере» оставалось еще минут сорок. «Успею», — решил я.
В это время из-за двери послышался голосок Юрки-отличника.
— Здрасьте, Геннадий Васильевич! Можно мне не бегать кросс? У меня вот тут… видите?
Геннадий Васильевич какое-то время помолчал, а потом спросил странно изменившимся голосом:
— Ты, Юра, наверное упал?..
— Упал, Геннадий Васильевич! Можно мне домой?
— Можно, Юра, можно, отчего же… — все тем же странным голосом произнес физрук. — Но сначала загляни вон в ту комнату…
На пороге появился Юрка. Увидев меня, он вздрогнул.
Юркина левая рука была на совесть обмотана бинтом и висела на повязке, перепрошенной через шею. Он тоже внимательно прочел книжку о первой помощи…
А за дверью физрук уже разговаривал с Гсной-новеньким и Аликом Филипповым:
— Так значит вы тоже упали? Ай-ай-ай!
— Упали… — убитыми голосами подтверждали Алик и Гена.
— Бывает, бывает… Ну что же, идите пока в ту комнату, а я подожду остальных… А, вот и Громобоева! Отлично! И ты тоже упала?
Вскоре в комнате стало тесновато. У окна расположились Алик с Геной. У обоих были наглухо забинтованы головы. Половину лавочки занимала Громобоева со «сломанной» ногой. В углу вздыхал Лешка Степин. Он так обмотал себе марлей шею, что не мог шевельнуть головой и поворачивался только корпусом.
Последним явился Вовка. Как видно, ему хотелось в кино больше всех. Обе ноги были во много слоев замотаны марлей, доходящей до самого пояса. Для верности Вовка добыл где-то огромные костыли и тяжело на них опирался. При каждом его шаге стены раздевалки вздрагивали.
— Все в сборе? — заглянул в дверь Геннадий Васильевич. — Тогда пошли.
— Куда? — простонал Лешка Степин.
— К директору, — просто ответил наш физрук.
Наша процессия, наверное, доставила массу веселья прохожим. Впереди бодро шагал Геннадий Васильевич. За ним гуськом печально брели Гена, Алик, Лешка Степин и я. Юрка-отличник заботливо поддерживал Громобоеву. Его голова доставала ей как раз до подмышки. Заключал колонну страдальцев Вовка. От глухих ударов его костылей вздрагивали дома.
Какая-то девчонка увязалась за нами, скакала на одной ножке и выкрикивала:
— Привидения идут! Привидения идут!
У самых дверей директорского кабинета Вовка угрюмо поинтересовался:
— Геннадий Васильевич, а как вы догадались, что мы… ну не больные?
Физрук улыбнулся.
— Очень просто. Я понял это, когда пришел Алеша.
— А разве я неправильно забинтовался? — спросил я.
— В общем-то ты все сделал верно. Только знаешь… — Геннадий Васильевич засмеялся. — Даже самые-самые неопытные врачи никогда не накладывают повязку на больную ногу поверх брюк! Эх, вы, орлы!..
Так закончился наш неудачный поход на «Привидения в замке Шпессарт». Как ни странно, меньше всех расстроился Вовка.
— А, ерундистика все это! — заявил он. — Никаких привидений не бывает!
Наверное, он был прав. Жаль только, что самые умные мысли всегда приходят к нему слишком поздно…
Кстати, на кроссе он прибежал вторым, А победила, как всегда, Громобоева.
Личный пример
Промокашка — вещь невкусная.
Я и раньше об этом догадывался, но теперь знаю совершенно точно. Теперь мне промокашку хоть в варенье обмокни — есть ни за что не стану. Сыт я ими по горло. На всю жизнь.
А вышло это так.
На природоведении к нам в класс пришел новенький. Звали его Гена. Обычный мальчишка, каких много. Гена сел за последнюю парту, как раз позади меня, и стал слушать рассказ Анны Ивановны о полезных ископаемых.
Анна Ивановна заговорила о том, как из деревьев получается каменный уголь, и тут сзади меня что-то тихонько зашуршало. Потом опять. Я обернулся и увидел, что новенький откусил кусок розовой промокашки и задумчиво пожевывает. При этом Гена, не отрываясь, смотрел на учительницу и что-то записывал. Запишет-запишет, пожует. Пожует-пожует, запишет. Такой вот странный человек.
Вы когда-нибудь пробовали сидеть на уроке, когда сзади беспрерывно жуют промокашку? Это невозможное дело. Этого нельзя вынести больше пяти минут!
Я несколько раз оборачивался и укоризненно смотрел на новенького. Не помогало. Он продолжал есть розовую промокашку, зато Анна Ивановна строго сделала мне замечание, чтобы я не вертелся, как на сковородке.
Я потерпел еще минут пять, но потом не выдержал. Обернулся к новенькому и прошептал:
— Новенький, кончай промокашки кушать! Тебе что тут, столовая?
Анна Ивановна тут же сделала мне замечание, чтобы я не разговаривал. А новенький продолжал жевать и уже отъел у промокашки все четыре угла.
Тут я вспомнил, как однажды мама сказала папе: «Воспитывать надо личным примером! Нужно показать ребенку наглядно, как некрасиво его поведение!»
(Это когда я не хотел есть за обедом суп с луком. Папа стал наглядно показывать, как некрасиво мое поведение, — раскачивался на стуле, стучал ложкой, тоскливо озирался по сторонам… Мама строго следила, чтобы папа показывал как можно нагляднее. Мне стало жаль папу, ведь он мог так и остаться без супа, и я быстренько доел тарелку.)
Теперь я решил действовать тем же методом. Пусть новенький убедится на личном примере, как некрасиво и некультурно жевать промокашки.