— Нет это ближе, через два квартала. Пойдемте, на пару веселей.
Побрякивая банками, они направились к верному местечку.
— Один ведь черт — стекло и стекло! — возмущался по дороге Пряхин. — Нет, они выбирать изволят. Какая, в сущности, разница?
— Разделение труда, — объяснил напарник. — Везде так. Сейчас и магазинов много фирменных, специализированных. «Рыба», например, «Дары» всякие…
— Угу, — кивнул Пряхин. — В одном магазине только рыбы хорошей нет, в другом — только фруктов. А всем остальным они вообще не торгуют. Узкие специалисты.
В верном местечке банки действительно принимали. Но исключительно маленькие — из-под сметаны.
— Попробуем у вокзала, — предложил мужчина с рюкзаком. — Сосед мой только там сдает.
Поехали на вокзал. Там вообще было закрыто: «Киоск загружен». Хотели еще мотануться в центр, но тут настал мертвый сезон — обеденное время. Деваться некуда, напарники зашли в скверик перекурить.
Мужчина, кряхтя, снял свой грандиозный рюкзак и удобно устроился на лавочке. Пряхин, которому банки поотбили все ноги, бродил вокруг и злился. Вдобавок его едва не оштрафовали в автобусе, когда он хотел закомпостировать два трамвайных талончика.
— Черте что! — кипятился Пряхин, с ненавистью глядя на сетку с банками. — Полдня двое взрослых мужиков не в состоянии избавиться от дурацкой стеклотары. Специализация у них, видите ли, тьфу!
— Не все сразу делается, — рассудительно заметил напарник. — Сдадим где-нибудь. Не надо себе нервы попусту портить, как врач вам говорю.
— Каждый за свою банку отвечает… «Извините великодушно, мой профиль — бутылочки из-под кетчупа. По проблеме литровых банок вас примет профессор Терентьев, кабинет № 76. Спасибо за внимание!»
— Ну, зачем так, зачем? Все правильно…
— Неправильно! — заявил Пряхин. — Безобразия творятся! За что вот они меня штрафануть хотели, а?
— Автобусные компостировать надо. Порядок есть порядок.
— Так ведь те же самые шесть копеек! В Вильнюсе я был — пожалуйста, любые компостируй. Какая разница?
— Министерства разные, вот и разница. Вы что, ребенок?
— Редко сталкиваться приходится, вот и возмущаюсь.
— А вы кем работаете, геологом? В экспедициях?
— Почему геологом? Художником-оформителем работаю.
— Ну так и отреагируйте, — предложил напарник. — Нарисуйте на них карикатуру. Мол, такие-то и такие-то недостатки. Изобразите этак… в гадком виде.
— Не обучен я карикатурам, — сердито ответил Пряхин. — У нас свои задачи. Наглядная агитация, в основном.
— Видите, в вашем деле тоже есть специализация. Помните, у Пруткова: «Специалист подобен флюсу, полпота его одностороння».
— Во-вторых, вы не равняйте, А во-вторых, надо меру знать. Поголовный флюс получается! Нельзя же все доводить до идиотизма.
— Можно, — весело сказал напарник. — При желании все можно!
— А, не надо. Коснись вас лично, первый запоете… Впрочем, вы ведь врач, да? Ну, так вас уже коснулось. Был я недавно в стоматологической — то же самое разделение труда. Один лечит, другой рвет… Третий — по флюсам… А вы кто по специальности?
— Акушер.
— Роды принимаете? — обрадовался Пряхин. — Случайно, не в «девятке»?
— Принимаю. Причем именно в «девятке». Что, жена рожать собралась?
— Само собой! — закричал Пряхин в полном восторге. — Доктор, миленький, хорошо-то как! Первые роды у нас, боимся… Пряхина она, Надежда Павловна… Срок через недельку должен подойти…
— Хорошо, — сказал напарник. — Я посмотрю, как и что. Ладно.
— Чудесно, доктор! Спасибо вам. Ведь мы уже и как назвать решили: Галюшей. Красиво, правда?
— Выходит, вы девочку ждете?
— Для начала хотим дочурку, — скромно ответил Пряхин.
— Вот как? Тогда прошу извинить. Не по адресу обратились.
Врач встал и взялся за рюкзак.
— Но вы же акушер? — растерялся Пряхин.
— Акушер-то я акушер, — со значением произнес врач. — Но у нас в роддоме тоже есть своя специализация. Я, к сожалению, занимаюсь исключительно мальчиками. Мальчики — мой профиль! Всего доброго!
Он вскинул па плечи рюкзак и удалился.
Пряхин долго еще сидел на лавочке в сквере. Мимо прошел актер, постоянно играющий в кино роли жуликов и спекулянтов. По своим делам спешили известный спортсмен, чемпион в беге на 800 метров с барьерами, и ученый-биолог — специалист по рыбам отряда целакантообразных. Объявления на заборе возвещали, что издательству требуются травильщики, сливщики-разливщики и печатники глубокой печати, а Дому моделей — мужчины-манекенщики с размерами 48 и 50. Вокруг деловито шумел целенаправленный, специализированный и узкопрофилированный людской мир.
Пряхин печально вздохнул и пошел домой заканчивать очередную серию плакатов об осторожном обращении с огнем.
Банки в этот день он так и не сдал.
Сказано — сделано
Настоящее живое дело способно увлечь самых застоявшихся, сонных людей, которых, кажется, ничем, кроме хоккея, не расшевелить. Нужно таким образом построить работу, чтобы давно приевшееся встало вдруг в ином, привлекательном и заманчивом свете. Только тогда любая организация, фирма, контора или шарашка избавится от лентяев и лоботрясов.
…Симареев опустился па стул и шепотом спросил у соседа:
— Давно идет собрание?
— Только началось, — ответил сосед, не отрывая внимательного взгляда от окна. — Еще муху не привязали.
— Ага, — кивнул Симареев и тут же спохватился, что зря, пожалуй, сказал «ага». Какая может быть муха на профсоюзном собрании? Кроме того, зачем ее привязывать, не проще ли сразу прихлопнуть? Нет-нет, все-таки напрасно он сказал «ага» и скроил понимающее лицо. Но слово — не воробей, и сказавши «ага», по волосам не плачут.
Симареев огляделся. Обычные перевыборы профкома, а в зале человек сто. Фанерная трибуна с микрофоном. Другой микрофон на столе президиума. У края сцены объемистый ящик с песком, надпись: «Не кантовать! Санлроверка произведена». Члены президиума сгрудились около микрофона…
Они привязывали муху! Это явствовало из реплик, доносившихся через включенный микрофон:
— Накидывай петлю!
— Суровой ниткой лучше…
— А голос пробовали? В тот раз нехорошо получилось…
— Черт, нога-то какая некрепкая!
— Легче, легче… Оп, затягивай!
Симареев осторожно коснулся рукава соседа:
— Зачем они… это?
— Первый раз у нас? — поинтересовался сосед. Симареев кивнул.
— Тогда смотрите, — отрезал сосед, резко отвернулся к окну, прошептал: «Четыре!» — и записал карандашиком на манжете — «четыре».
«Крахмальные, — подумал Снмареев, — ишь ты, франт», — и начал подыскивать в уме что-нибудь едкое, чтобы поддеть невежу, но не успел. Собрание развернулось стремительно к совершенно подавило обилием впечатлений.
Началось с того, что муху все-таки привязали. Пятеро мужчин ухватили насекомое за лапку нитяной петлей и притянули к микрофону. Из развешенных по стенам динамиков обрушился на членов профсоюза рев тяжелого бомбардировщика. Неучтивый сосед пригнул голову, но глаз от окна не оторвал. В президиуме заметались. Представительный мужчина с чудесной спелой лысиной, как видно, представитель профкома, склонился над микрофоном и что-то проделал. Громовое жужжание захлебнулось, стало тише. Голосов, впрочем, слышно все равно не было.
— Крыло оборвал! — не оборачиваясь, желчно прокричал сосед. — Никогда сразу догадаться не могут, — и добавил: — Пять! Шесть! — И опять почиркал карандашиком.
Дальше события пошли, как в кошмарном сне. На трибуну с неожиданной легкостью выпрыгнул председатель. Живо достал из кармана кофемолку, всыпал горсть зерен и, высунув длиннющий язык, быстро-быстро завращал им внутри кофемолки. По залу разнесся приятный запах свежемолотого кофе.
— Бразильский! — завистливо прокричал сосед. — Это тебе не с цикорием. К годовому отчету старик всегда бразильский достает.