Я сердито смотрю на неё. Она что, какая-то ясновидящая?
— Это неважно. Я забирал деньги у людей, которые рассчитывали на мою честность. Я предавал их доверие. Я предал доверие многих людей, — заскрежетав зубами (Почему это так сложно? Я раньше и бровью не повёл бы, констатируя, кто я такой и что сделал), я говорю ей: — Я делал и много другого. Я спал с людьми, которые состояли в отношениях с другими людьми. Я разрушал отношения.
— Для этого требуются два человека; ты не разрушил эти отношения единолично.
— Это всё равно было неправильно.
— Да, — просто говорит Зигги. — Неправильно. Просто ты не можешь взвалить всю ответственность на себя.
— Я наказывал тех, кто меня разозлил, играл с дорогими им людьми, заманивал их, соблазнял, а потом игнорировал. Я лгал, изменял…
— Себастьян.
Я смотрю на неё, разъярённо стиснув челюсти. Почему она до сих пор здесь? Почему она до сих пор смотрит на меня, почему это прекрасное поразительное лицо до сих пор спокойное, до сих пор… нежное?
— Что? — спрашиваю я, стараясь рявкнуть, заставить её дёрнуться, наконец-то увидеть суть и отстраниться.
Но Зигги этого не делает. Вместо этого она смотрит на меня с серьёзным выражением лица.
— Ты извинился?
— Только ради хоккея и под угрозой болезненной смерти от Фрэнки я возместил конкретные убытки. Выплатил то, что украл и получил обманом, прояснил ситуацию там, где соврал. Отстранился от отношений, где я был подрывающим элементом для того, что они пытались восстановить. Это было моим извинением.
— Это хорошо, — говорит Зигги. — Компенсирующие действия важны. Но я думаю, что тебе всё равно надо непосредственно извиниться.
— Поздновато извиняться.
— Но в этом и прелесть извинений — эти слова можно произнести в любой момент. Никогда не поздно.
— Люди, которым я перешёл дорогу, не хотят моих извинений, Зигги. В отличие от тебя, мои ошибки — это не маленькие человеческие погрешности, которые люди без проблем простят и забудут, потому что это им ничего не стоило. Они не заинтересованы в том, чтобы прощать поистине ужасные вещи.
Она так пристально на меня смотрит.
— Это… должно быть, ощущается неприятно. Но это также нормально. Твоё извинение — оно и для тебя, и для них. Их выбор — принимать ли твоё извинение и прощать ли тебя. Твой выбор — выразить искренние сожаления вне зависимости от того, получишь ли ты прощение, потому что это поможет тебе.
— Как именно это «поможет», дорогая Зигги?
Её глаза не отрываются от моих.
— Это помогает тебе простить себя.
Мои челюсти сжимаются.
— Ты опять входишь в режим Фрейда.
— Это называется психотерапия, Готье. Тебе стоит попробовать.
— Бл*дь, нет… Иисусе! — я вздрагиваю и тру лодыжку после пинки Зигги.
— Следи за языком, — говорит она сквозь зубы, натягивая улыбку. — Ты же исправляешься, помнишь?
Я тоже изображаю улыбку.
— Что ж, учитывая то, как много ты меня била, как минимум один из нас справляется с изменением своего имиджа.
Уголки её губ приподнимаются в искренней улыбке, когда она отпивает воды.
— Прости. Это привычка. Мои братья очень склонны к физическим мерам. Само существование в доме Бергманов — это контактный вид спорта.
— Ага, ну что ж, я не Бергман.
— Ты прав. Прости. Я больше не буду тебя бить. Но нам нужен какой-то сигнал, чтобы напоминать тебе контролировать сквернословие. Как насчёт слова?
— Слова?
Она пожимает плечами.
— Типа, кодовое слово. Что-то, что в обычной ситуации не пришлось бы сказать, — нахмурившись, Зигги задумчиво смотрит вверх. — Карбункул? Как насчёт такого?
— Карбункул? Это одно из слов Рена. — мои глаза распахиваются шире. — Погоди, ты в его маленьком задротском театральном клубе…
Меня снова пинают.
У меня вырывается стон, пока я тру свою лодыжку.
— Сигрид, мы только что говорили об этом. Ты не можешь бить меня…
— Ты, — говорит она выразительно и приглушённо, — не можешь говорить об этом. Это секрет.
— Тогда это самый несекретный секрет, что я встречал.
Она вздыхает, раздосадованная моим поведением.
— Если бы Шекспировский клуб существовал, и если бы я была его членом — гипотетически — я бы всё равно не призналась тебе после того, как ты назвал его «маленьким задротским театральным клубом».
— Я шутил.
— Пффф.
Я смотрю на неё, потирая губы костяшками пальцев.
— Но если совершенно серьёзно…
— Я не знала, что ты на такое способен, — вставляет она.
— Сурово, но заслуженно. Если совершенно серьёзно, я думаю, что этот клуб идёт Рену на пользу. Это важно, что у него есть место и друзья, с которыми он может быть собой, задротствовать и расслабляться, свободный от бремени команды и публичного имиджа.