— Если бы их близкие обсуждали с ними не только то, что приготовить на ужин, если бы не списали мрачный вид на «просто плохое настроение» и «сложный возраст». Если бы они просто поговорили с ними. Скольких бы смертей удалось избежать? Но они ничего не сделали. Господи! Как же я благодарна папе, что он любил и любит меня достаточно внимательно, чтобы я и не помышляя о сведении счётов с жизнью… И ты! — я посмотрела Вене прямо в глаза. — Спасибо, что любишь меня.
— В сущности, не за что. Ты ведь тоже меня любишь, — Веня пожал плечами. Хитрец. Я только хотела сообщить ему о своём открытии касательно чувств к нему, а он уже всё знает. Я уткнулась лицом в его соломенные волосы.
— Я хочу, чтобы ты знал… Кром, он… Он не был злым. Он просто пожалел меня. И благодаря этой его жалости я ещё жива.
— В таком случае, спасибо ему. За тебя, — мы обнялись.
В этом пыльном царстве, похожем на внутренность песочных часов, под льющимся из красного абажура светом я всегда мечтала стать кем-то другим. Оставить, наконец, своё прошлое. Откреститься — не моё, не имею отношения, я совсем другой человек. Здесь на тахте с торчащими пружинами всегда спокойно и мирно. Будто в моей жизни нет беспорядка, я всё держу под контролем, мне всё кристально ясно.
Современному человеку в большей степени, чем его предкам, подвластно множество путей. У каждого есть богатый выбор. Он касается не только того, как прожить свою собственную жизнь. Можно выбрать иную. Избыток информации вокруг оглушает, ослепляет и заставляет барахтаться в нём как рыбу, попавшую в слишком сильное течение. Можно читать, смотреть, следить за другими людьми. В конце концов, это так свойственно человеку: не можешь решить свои проблемы — отвлекись на чужие. Проживи вместо одной единственной скучной жизни в своей шкуре тысячи различных воплощений (в разных странах, временах или даже мирах).
Меня с детства занимало это бегство. Буквально на части рвало от того, сколькими разными людьми мне хотелось быть одновременно. Я придумала себе сотни вымышленных жизней. А со своей реальной справиться так и не смогла. В итоге пришёл час избрать себе новую судьбу. Или, на худой конец, попытаться примириться со старой.
— Иногда я вижу себя бледной женщиной в чёрном кружевном платье, с идеально уложенными кудрями, на алых губах понимающая всё на свете усмешка, в тонких пальцах с красным лаком мундштук. И каблуки. Туфли лаковые и жутко неудобные, но я про их неудобство успела забыть, — я говорила то, что приходило на ум. И знала, что Веня поймёт, почему сейчас я говорю именно это. Даже если я сама не понимала.
— Тогда я — высокий молодой человек в сером плаще, метущем полами осеннюю землю. И можно без шляпы, но с орлиным взглядом. Знаешь, таким уверенным и проницательным, будто я знаю всё о завтрашнем дне. Арена осталась позади, и я брожу по старым улицам не без цели, но во имя чего-то великого.
— Отличная парочка вышла бы, — я вполне согласна на то, чтобы он понимал жизнь за меня. А я бы просто доверяла его пониманию.
Здесь ночами, когда Веня мирно посапывал, под завывания ветра, заблудившегося в крошечном внутреннем дворике, я писала свой роман. Вымученный, посредственный, чуждый окружению, способствовавшему его появлению. В конечном счёте, чуждый и мне. Но в нём — всё. Это как новый дневник. Жизнь, которой никогда не было, да и не могло случиться. Путаные мысли по полочкам. Обоснование моей жизни. Оправдание смерти. Там всё о ней. В нём нет меня. Есть только попытка бегства.
Теперь я, наконец-то, почувствовала, что бегство закончилось. Как марафонец я пытаюсь отдышаться, ещё не веря, что действительно проделала этот путь и осталась жива. Что прошлое действительно позади. Ещё не веря, но уже надеясь, что когда-нибудь могу быть счастлива.
На следующее утро, проснувшись ни свет, ни заря, я набрала номер папы.
— Папочка, — я произнесла это слово, представив его до последней чёрточки — таким, с каким я оставила его несколько дней назад. Когда-то он казался мне таким сильным… Когда-то он с лёгкостью поднимал меня одной рукой. Когда-то его волосы были без проседи, а газету он мог читать без очков. Когда-то мама целовала его в щёку, отправляя на работу…
— У тебя наконец-то хорошее настроение? — его не обманешь — он мой самый внимательный слушатель.
— Вчера я поняла, что меня любят… — протянула я. — Представляешь? И я тоже люблю. Это так странно.
— Почему?
— За что? Кто я такая, чтобы меня любить? Не слишком-то выдающаяся личность, правда?
— Необходимо быть выдающимся, чтобы тебя любили? — папа рассмеялся. — Тебя любят просто за то, что ты — это ты. В этом ничего странного.
— Я… И кто я, папа? Иногда мне кажется, что я никто.
— Ты, Вероника — моя дочь. Ты сестра Серёжи. Ты подруга Славы. Разве этого мало?
— Но кто я по отношению к себе?
— А кем тебе хочется быть?
— Мне… — я задумалась. — Просто счастливой девушкой.
— Давай ты приедешь, я заварю чай, и мы поговорим о том, как тебе стать… — начал папа, но я его перебила, опасаясь интоксикации. Не только чаем, но и бесконечной чередой размышлений о тонких материях.
— Нет! Давай лучше я сделаю какао, и мы оставим философствования для Славы. Это его прерогатива, — я улыбнулась в трубку и клянусь — он это почувствовал. — Я приеду завтра.
— Отлично! А когда там Слава собирается вернуться, не знаешь? Тётя Лиза не знает, что и думать о его неожиданном отъезде.
— Просто пришла пора мириться с Викочкой, — я снова поморщилась при звуке этого имени. А произносить его ещё противней. — Он хочет нас познакомить, представляешь?
— А что? Она хорошая девушка, тебе понравится, — невиннейшим голосом проговорил папа. — Я был на их свадьбе — она оставила очень приятное впечатление…
— Если Слава её любит, то попробую полюбить и я.
— Ни за что?
— Точно. Кстати, пап, а как там Серёжа? С ним всё хорошо?
— А то! Уже собирается на встречу к Настеньке.
— Он решил поступать в наш институт? — этот вопрос волновал меня давно. Папа не молодел, оставить его одного — преступление, а с Серёжиной медалью и баллами по ЕГЭ не составило бы труда поступить в любой Московский вуз.
— В наш! — с гордостью произнёс папа. — Не оставит же он своего старика. Тем более и Настенька отсюда уезжать никуда не собирается…
— Правильно. Он не оставит тебя. И я не оставлю! — и это обещание, которое я постараюсь исполнить. — Всего лишь магистратура… Два года. И я буду приезжать чаще. Намного. Обещаю.
[i] Строчка из «Сказки о Прыгуне и Скользящем» (эпизод 17) гр. Пилот
[ii] Хасан ибн Саббах — основатель секты низаритов (ассасинов)
Эпилог. Конечная
Мы опаздывали на электричку. Бежали, как когда-то давно летним днём, чтобы успеть на дачу к тёте Лизе, чтобы картошка была раскопана вовремя, и у нас осталось время сходить на речку. Но теперь я уезжала, а Слава оставался. Пусть ненадолго. Он вызвался проводить меня, потому что Веня готовился к выступлению. На ходу мы переговаривались.
— Нам нужно устроить это… Как оно называется? Двойное свидание! — Слава снова предлагал вещь, которая никогда не осуществится. Вымученная компанейская дружелюбность досталась ему в наследство от тёти Лизы. Она всегда давала по сотне обещаний в день и тут же всё забывала. В голове не держалось — только с языка слетало. Но я её не винила. И его не буду.