Если ты останешься (ЛП)

— Раньше меня никто не рисовал, — объявляет он. — Я могу выбрать обстановку или позу, или еще что-нибудь?

Я удивлена, что его это заботит. Но я киваю.

— Конечно. Это просто для удовольствия. Я нарисую тебя любым способом, который ты захочешь.

Он широко улыбается.

— Отлично! Я хотел бы быть обнаженным.

Я в шоке, когда смотрю на него, но, увидев блеск в его глазах, я поняла, что сама виновата.

— Это была ловушка! — я закатываю глаза. — Ты меня подставил.

Он пожимает плечами и выглядит очень гордым собой.

— Мне жаль, что ты не очень осмотрительна, — говорит он, и я думаю, что ему вообще не жаль. — Но ты уже согласилась на это. Так что, я думаю, ты будешь рисовать меня обнаженного. — Он сужает глаза. — Почему? Это тебя беспокоит? Ты беспокоишься, что не сможешь контролировать себя, когда будешь лицезреть мою сексуальность?

Теперь он играет бровями, и я хихикаю.

— О, я буду стараться, чтобы справиться, — говорю я ему. Но, честно говоря, это будет подвигом. Я не могу поверить, что втянула себя в это.

Я делаю большой глоток воздуха и осматриваюсь вокруг, пытаясь успокоить свои дрожащие нервы.

— Нам лучше сделать это в моей студии. Не думаю, что ты хочешь быть голым перед окнами. Или, может быть, хочешь, ты ведь извращенец-эксгибиционист.

Я смеюсь, вспоминая, что у него есть целые стены окон в своем доме, которые не останавливают его от прогулок голышом. Тогда я вспоминаю, как он получал минет через одно из тех окон, и это отрезвляет меня. Мои щеки вспыхивают, и Пакс замечает это.

— Что случилось? Тот факт, что я извращенец беспокоит тебя?

Он все еще шутит и понятия не имеет, что у меня есть представление о нем и Джилл, прочно засевшее в моей голове. Я качаю головой, пытаясь избавиться от образа.

— Конечно, нет, — шучу я в ответ. — Мне это нравится.

Я поворачиваюсь на каблуках в ответ на его шокированное выражение и прокладываю путь к моей частной студии. Входя в студию, я вдыхаю знакомый запах... масляной краски, акрила и деревянного пола.

Я обращаюсь к Паксу:

— Я даю здесь частные уроки, тут я делаю свою собственную работу.

Он одобрительно смотрит вокруг.

— Это прекрасно. Я могу видеть тебя здесь, работающую.

Он указывает на картину, висящую на стене. На ней изображена женщина, опустившая голову. Она довольно абстрактна и нельзя разглядеть детали ее лица. Никто не узнает, что это моя сестра. Ее голова наклонена, потому что она плачет на похоронах моих родителей. Этот конкретный момент запечатлен в моем сердце, и я знала, что должна нарисовать его. Картина висит здесь, в моей частной студии, потому что это слишком личное, чтобы быть проданным.

— Это Мэдисон? — спрашивает Пакс с любопытством. Я смотрю на него с удивлением.

— Как ты узнал? — спрашиваю я. — Картина настолько расплывчата.

Он подходит для изучения.

— Ну, я вижу, что черты лица такие же, как у нее. Ее волосы блондинистые, поэтому я предположил, что это должна быть Мэдисон. Это красиво.

— Спасибо, — бормочу я.

Он пробегается пальцем вдоль нижнего края рамы, изучая его.

— Она плачет, не так ли? — размышляет он. Я киваю.

— Да.

Он поворачивается ко мне.

— Тебе было больно в жизни, Мила. Я знаю это. И я клянусь тебе всем, что для меня священно, что постараюсь не делать тебе больно.

Я смотрю на него, вытаскивая рабочий халат.

— Всем, что ты считаешь священным? — Я пытаюсь шутить, чтобы вытащить нас из этого серьезного разговора. Я просто не в настроении для откровений прямо сейчас. — Что именно ты считаешь священным? Джек Дэниелс? — Я смеюсь, и он, наконец, тоже смеется, что позволяет мне перевести этот разговор в другое русло. Я, молча, благодарю.

— Я уверен, ты знаешь, мисс Всезнающие Штаны, что Джек помог мне в трудные времена. Так что, да. Может быть, Джек Дэниелс является священным для меня.

Он задиристо усмехается, подначивая меня что-то ответить. Поэтому я поднимаю бровь.

— Ты можешь снять свои трусы сейчас.

Вместо этого его челюсть практически падает.

— Снять трусы?

Шок заставляет меня хихикать.

— Эй, ты хотел обнаженную картину, извращенец. Чтобы я смогла сделать это, ты должен сбросить свои штаны, а потом трусы.

Пакс восстанавливает свое самообладание и очаровательно улыбается.

— Ну, если ты думаешь, что сможешь контролировать себя…

Пакс расстегивает свои джинсы и позволяет им упасть до щиколоток. Он выходит из них, и его нижнее белье следует вниз. Я борюсь с желанием взглянуть. Он усмехается.

— О, ты знаешь, что хочешь, — он дразнит, когда снимает свою рубашку. — Идем дальше. Взгляни. Все равно, в конечном итоге, ты должна будешь это сделать.

Я тяжело сглатываю, смотря на его грудь. У него есть татуировка на каждой грудной мышце и по одной на каждом бицепсе. Я замечаю, что у него также есть какие-то слова на правом боку. Все это отлично продемонстрировано на его удивительно скульптурном теле. Святой ад.

Я борюсь с собой, чтобы не смотреть ниже пояса. Я не хочу, давать ему удовлетворение прямо сейчас, а он, конечно, ждет именно этого.

Я улыбаюсь.

— Всему свое время, мистер Тейт. Почему бы вам не пойти туда и не встать под светом?

Я двигаюсь по направлению к передней части своей студии, безопасное и почтительное расстояние от моего мольберта. Он уверенно шагает голышом на место. Я вдыхаю. Его задница, такая же скульптурная и идеальная, как и перед. Как это вообще возможно?

— Как ты хочешь меня? — спрашивает он, стоя лицом ко мне, руки болтаются по бокам. Это провокационный вопрос.

Я не могу удержаться и теперь смотрю ниже пояса, и я настолько впечатлена, дергая глаза обратно, чтобы обнаружить, что он смотрит на меня с изумлением. Мои щеки немедленно вспыхивают, горячо и быстро.

— Гм. Почему бы тебе не отвернуться немного и не посмотреть вдаль?

— Твое желание для меня закон, — он растягивает слова, отворачиваясь. Мышцы его спины перекатываются, и я смотрю на слова на его боку. Дерзкие и черные каракули ползут по его грудной клетке. Я читаю их вслух:

— Иди спокойно против шума и суеты.

Я смотрю на него с недоверием.

— Разве это не из поэмы «Желаемое»?

Он кивает, и я ошеломлена. Я должна посмотреть на него, потому что он смеется.

— Что? Ты думаешь, я неграмотный?

Он поднимает бровь, и я смеюсь.

— Нет. Это не то, что я думаю о тебе. Безмятежно. Или спокойно. Разве это не следующая строка, что-то о мире?

Он кивает.

— И помни, что мир существует в тишине. Я чуть было не наколол и это тоже, но решил этого не делать. Достаточно того, что я знаю. Ты знаешь, что «Пакс» означает мир по-латыни? Так что это подходит.

Я тяну холст к себе и начинаю рисовать его силуэт, решив сделать это абстрактно, как картину с Мэдисон.

— Думаю, что не знала этого. Интересно. И твоя татуировка красивая. Я просто не думала, что ты выберешь именно такую надпись. Это многое говорит о тебе.

Пакс смотрит на меня задумчиво.

— Почему? Потому что это глупо? Я глупый. Иногда. Хотя большую часть времени, я просто пытаюсь блокировать реальность. Я дам тебе это. Но есть мир в том, что, ты знаешь.

Я смотрю на него, рисуя линию его задницы и бедра.

— Может быть. Но это не настоящий мир. Это ложное чувство мира, вызванное забвением и отрицанием. Это не реально.

Я смотрю снова, и он, кажется, обдумывает это.

— Возможно, ты права, — говорит он тихо. — Но, тем не менее, это все еще мир. Это лучше, чем ничего.

— Я думаю, что ты установил планку слишком низко, — говорю я ему. — Ты должен стремиться к лучшему.

Я рисую край его грудной мышцы, что проходит вниз к его ребрам.

— Я буду, — говорит он серьезно. — С тобой.

Я смотрю в его глаза и пристальный взгляд, который я нахожу там, заставляет мурашки бежать по моей коже. Его карие глаза блестят, и я не могу думать.