В свои поездки по округе Ханкин почти всегда брал старшего сына, чтобы показать ему, как живут арабы. Их нравы и обычаи были новинкой и для него самого, но, ведя переговоры с местным населением по самым различным вопросам, он понял, что чем раньше сын познакомится с образом жизни соседей, тем лучше. Сам же он с первых дней пребывания в Палестине осознал, что арабы больше всего ценят в человеке твердость и честность, и старался соответственно вести себя с ними. Очень скоро за ним утвердилась репутация человека сильного и прямодушного. Местные арабы уважали его и знали, что он их не обманет.
Однажды летом он отправился вместе с Иеѓошуа к стоянке одного из племен, чтобы привезти оттуда в поселение воду из колодца. Телега двигалась очень медленно, часто увязая в песке; жалобный скрип колес сливался с лязгом и перестуком пустых ведер и бочек. Наконец отец и сын увидели перед собой стройные высокие пальмы. Здесь начиналась зеленая полоса, которая была целью их путешествия.
День был очень жаркий, небо пронзительно голубое. На песчаной почве в изобилии росли мясистые дикие кактусы. Где-то на горизонте зеленели сады Яффы и плескалось огромное, ярко-синее море.
Лейб подстегнул лошадей, которые с трудом плелись по раскаленному песку. «Запомни эти дни, сынок, — сказал он по-русски. — На наших глазах происходят исторические события: еврейский народ возвращается на родину после тысяч лет изгнания. Знай, сынок, что путь наш далек и труден и только тот, кто обладает терпением, сможет пройти его до конца. Эту землю захватывали христиане, мусульмане, крестоносцы, турки, но только мы, евреи, молились за нее, находясь далеко отсюда, изгнанные и разбросанные по всему свету».
Иеѓошуа с трудом удавалось расслышать слова отца из-за порывов горячего ветра, то и дело бросавшего ему в лицо пригоршни крошечных, обжигающих кожу песчинок. Он внимательно следил за дорогой, обращая внимание на каждую мелочь, на каждую, самую незначительную деталь окружавшей их пустыни. В то время ему было лет семнадцать. Еще в своем родном Кременчуге он помогал отцу заниматься земледелием и всегда выходил победителем в схватках с местными хулиганами и пьяными мужиками. Очень живой и подвижный, он, однако, отличался молчаливостью. Большое уважение Иеѓошуа испытывал к молодым народникам, с которыми познакомился на Украине.
Жара все усиливалась. Небо словно выгорело от солнца и стало бледно-голубым. Лошади совсем обессилели и с трудом тащили телегу. Несмотря на ветер, Иеѓошуа хорошо понял, о чем говорит отец. Да и как он мог не понять, если это была любимая тема Лейба, никогда не упускавшего случая напомнить близким и друзьям, что терпение является главным орудием земледельца.
«Отец, — громко сказал Иеѓошуа, стараясь перекричать шум ветра, — мне кажется, здесь нет ни капли воды. Если бы она была, скот приходил бы сюда на водопой».
«Если здесь нет воды, мы привезем ее. Выкопаем. Найдем. Когда-то эта земля текла молоком и медом, и такой она будет снова», — ответил отец и, указывая рукояткой кнута на небо, добавил по-русски: — «А сейчас нам надо спешить, если мы хотим вернуться домой до темноты».
«Но ты же сам говорил, что арабы никогда никуда не торопятся, потому что время у них застыло», — возразил юноша, стараясь поудобнее устроиться на телеге. Он был очень худ и, несмотря на жару, носил кожаные сапоги с высокими голенищами. «У арабов есть даже пословица о том, что Бог любит терпеливых», — добавил Иеѓошуа, удерживая большую деревянную бочку, чуть было не выпавшую из телеги.
«Эта пословица не имеет никакого отношения к опозданиям. В ней речь идет о переговорах. У них переговоры — это искусство. Впрочем, как и вся система взаимоотношений. А сейчас давай поспешим, потому что мы должны привезти воду для виноградников еще до темноты».
Каждый раз, когда Иеѓошуа ездил вместе с отцом по окрестностям, перед ним открывался новый мир — царство смуглых мужчин, куривших кальян, сидя на узорчатых коврах, и женщин-невидимок, которые возникали из небытия, только когда требовалось подать гостям кофе.
Иеѓошуа, изучивший иврит еще в России, скоро понял, что он очень похож на арабский язык. Постепенно он выучил местный арабский диалект и даже мог свободно на нем разговаривать. Он видел, какое огромное значение вкладывают арабы в каждое произносимое ими слово, и понимал, что причина этому — не только их неграмотность. Арабы считали, что человеческая речь — это дар Божий и слово, произнесенное человеком, является такой же его приметой, как цвет глаз. Постиг юноша и смысл молчания, присматриваясь к поведению местных детей, которые, часами находясь вместе со взрослыми, внимательно наблюдали за происходящим, не произнося ни слова.