Свернув по коридору направо, налево и опять направо, Федоров наконец миновал бесконечный строй запертых на ключ дверей-близнецов и очутился перед кабинетом начальника штаба. Это была просторная комната со стенами, сплошь уставленными книжными стеллажами. В углу кабинета стоял уютный диван и несколько кресел. Там полковник Долгин имел обыкновение вести неофициальные беседы и переговоры. Сейчас же он сидел за необъятным дубовым столом, погрузившись в чтение каких-то документов, и едва взглянул на вошедшего Федорова. Только когда тот молодцевато прищелкнул каблуками, Долгин наконец посмотрел на него поверх очков в массивной оправе. Руки его при этом продолжали медленно перелистывать бумаги. Круглые стекла очков старили полковника, но его щетинистые усы были черны как смоль. «Ну не надо церемоний, садитесь, пожалуйста», — сказал он Федорову, снова склоняясь над бумагами и предоставляя своему подчиненному в течение нескольких минут любоваться круглой и блестящей начальственной лысиной.
«Вы что-нибудь слыхали о бароне Ротшильде?» — спросил Долгин, внезапно отложив в сторону недочитанные бумаги.
Федоров не спешил отвечать, пытаясь припомнить, что ему известно о человеке с таким именем.
«Возможно, в Париже вы видели его дворец или читали о нем в газетах, — продолжал Долгин. — Вам могли попасться на глаза объявления о его банковских сделках или о продаже вин с его виноделен. Он владеет множеством предприятий и земель, в том числе и виноградниками в Бордо и Провансе».
«А почему он заинтересовал наше ведомство?» — спросил Федоров, чувствуя, как растет в нем раздражение. Во время беседы Долгин не смотрел ему в глаза, а это означало, что он собирается навязать подчиненному какое-то малоприятное поручение. Федоров понимал, что спорить с ним будет бесполезно.
«Барон Ротшильд — еврей. В последнее время он начал давать слишком большие деньги жидам в Палестине».
Федоров поморщился. Каждый раз при слове «жид» он ощущал внутренний протест и даже гнев. И не только потому, что любил Ольгу. Он хорошо помнил разговоры, слышанные им в домах еврейской интеллигенции, и стремление евреев жить независимо и самостоятельно на своей земле вызывало у него большое уважение.
«А какое нам до этого дело? — спросил он. — Это ведь происходит там, а не здесь. Главное, что они не занимаются подрывной деятельностью в России. Их выгнали из Москвы, вот они и отправились в Оттоманскую империю. Какое нам дело до помощи, которую они там получают?»
«Вы ошибаетесь, Сергей», — сказал начальник штаба. То, что Долгин обратился к Федорову по имени, а не по фамилии, свидетельствовало о его намерении расположить майора к себе. Федоров был совершенно уверен, что полковник с минуты на минуту поручит ему выполнение пренеприятнейшего задания, от которого, вероятно, сумели отвертеться другие офицеры. Он не ошибся.
«Турецкий султан неоднократно обращался к нашему послу с просьбой осторожно и соблюдая строжайшую секретность выяснить, что происходит в Палестине», — сказал Долгин.
Федоров вдруг почувствовал, как сильно забилось у него сердце. Прилившая к вискам кровь словно разожгла пожар во всем теле. «Не может быть, что меня пошлют в Палестину, — мелькнула мысль, — а если пошлют, то встретимся ли мы?» Досада, с какой он ожидал предстоящего задания, сменилась страстным желанием поскорее взяться за дело. Федоров разволновался не на шутку. Он даже стал опасаться, что не сможет скрыть от полковника своего внезапного стремления немедленно отправиться в путь. «Нет, они не собираются отправлять меня в Палестину, — пытался он успокоить себя, — и у меня нет никаких шансов встретить ее там. Они только хотят, чтобы я раздобыл дополнительную информацию о банкире Ротшильде».
«А почему вы хотите поручить это именно мне? — спросил он деловым тоном. — Почему наше ведомство должно заниматься еврейским миллионером? Разве у нас мало дел здесь, в Петербурге? Разве нам недостаточно бунтовщиков-самоубийц с их постоянными заговорами против государя, недовольных рабочих, которым нечего терять, и бастующих студентов? Зачем нам еще заграничные евреи?» В голосе Федорова отчетливо слышалось недоумение. Он был опытным сыщиком и умело скрывал свое желание поехать в Палестину под маской удивленного недовольства.
«Нет, Сергей, все гораздо сложнее, чем вы думаете. Речь идет о мировом еврейском заговоре. Позволить ему осуществиться гораздо опаснее, чем разрешить евреям жить в Москве или даже в Петербурге. На наших глазах возникает империя, основанная на еврейском капитале. К ее строительству жиды привлекают своих богачей со всего света. Этот народ состоит из общин, помогающих друг другу, даже если они находятся в разных странах. Ну-ка, назовите мне еще один такой народ! Барон Ротшильд начал помогать евреям после неприятностей, которые мы причинили им в России. Тогда это была с его стороны просто филантропия. Последствия этих неприятностей, кстати, тоже чрезвычайно беспокоят высшее начальство. Конечно, никто ни в чем не раскаивается. Но подумайте сами, евреи не только не пали духом после погромов, но, наоборот, стали еще сильнее и сплоченнее. Вот это и вызывает опасения у министра внутренних дел. Он не может относиться серьезно к легенде, будто огромные деньги, которыми барон Ротшильд снабжает евреев в Палестине, — простая благотворительность. После погромов барон, видите ли, организовал филантропический „Комитет всеобщей помощи“, чтобы помогать жидовским беженцам, а теперь оказывает такую же поддержку переселенцам в Палестину. Полная ерунда, конечно. И знаете, кто у него там всем этим занимается? Конечно, русские подданные! Вообще, связи между еврейскими общинами в разных странах чрезвычайно беспокоят наше правительство. Есть в них нечто совершенно непостижимое. Хотите сигару?» Не дожидаясь ответа, начальник штаба открыл серебряную коробку, на крышке которой был выгравирован нежнейший узор из листьев, цветов и бутонов. Пальцы у полковника были короткие и волосатые. Вынув одну сигару, он протянул Федорову коробку, пахнущую отборным табаком.