— Не хотелось бы вас расстраивать, сударь, но ваша затея обречена на провал. Да, вам будут удаваться отдельные дела, если вы бросите на них все свое внимание. Но то, что останется вне его — будет разваливаться. И вам придется увеличивать и увеличивать штат проверяющих и контролирующих. Затем штат тех, кто будет проверять проверяющих. Вы будете наращивать вооруженные силы, опираясь на них, даже достигнете какой-никакой безопасности, но крах придет не снаружи. Он грянет изнутри. А все потому, что вы повторяете системную ошибку — пытаетесь завязать на себя вообще все. Да, это дает вам огромную власть, но… впрочем не буду вас расстраивать раньше времени. Наслаждайтесь жизнью, быть может что вам удастся эта затея… — и уже глуше, практически себе под нос, — должна же она хоть раз сработать?
А в следующее мгновение мы ударили. Он швырнул в меня поочередно пару каких-то заклятий, рассыпавшихся брызгами, что по видимому основательно его удивило, а я в ответ использовал револьвер. Всегда говорил, что это не только шесть метких выстрелов, но и один удачный бросок. Да, в пули бы вложить энергии можно было бы много больше, позволяй их вес подобное, но и револьвер сгодился. В полете на его поверхности начали проступать руны, которые я долго вспоминал и вытравил в последний момент, выпуская оружие уже из руки. Все же смерть и тлен вполне годятся и на роль созидания. Надо просто взять что-то и, следуя заветам великих, отсечь лишнее. Практически беспрепятственно он преодолел щит и в панике Тху-Чен ударил последим, самым примитивным средством — телекинетической волной, которая смела стол, едва не расколотив его в щепу, отшвырнула меня, предварительно нафаршировав столовыми приборами. А вот тот коктейль, что я вбил в револьвер, сработал, разметав последнего аристократа Авольсы клочьями по всей комнате.
Подняться мне так и не удалось. Ирония судьбы, избежать удара могущественных заклятий направленных на творения местного демонического мира, только для того чтобы быть нашпигованным банальным столовым серебром. Никакого жжения, прохлады или каких-либо ощущений. Их и раньше то было небогато, но теперь я не чувствовал вообще ничего. Даже попытка пошевелить хоть чем-нибудь оказалась принципиально провальной. Единственное, что мне оставалось — любоваться картинами разрухи произведенной в кабинете и наслаждаться истеканием энергии из моего бренного тела, не в силах никак тому помешать. Да вот Седоусый, имени которого я так и не спросил, смотрит на меня укоряющим взглядом, неестественно вывернув шею. Похоже, что на тот свет я отправляюсь в душевной компании. И так эта мысль меня развеселила, что я рассмеялся, дребезжа дырявым нагрудником о сервиз, во всяком случае, это единственное что я пока могу делать, да и то, лишь благодаря тому, что это плетение было наложено давно и пока не требует подпитки.
Спустя семь лет
Представительный мужчина в солидном камзоле, строгого темно-зеленого сукна поднимался по лестнице Сената. Наметившийся животик пока скрывался удачным покроем, но он подумывал о построении на заднем дворе небольшой тренировочной площадки, иначе совсем уж потеряет форму. Хотя в последнее время дел становилось все больше, а времени на их разгребание по прежнему оставалось столько же. Сегодня он планировал освободиться пораньше и уделить немного времени своей жене и ребенку, тем более что заседание обещало быть совершенно неутомительным.
— Простите, сударь, О'Бурони, Вас ждут у второго подъезда. — протараторил малец-посыльный, в штанах от комбинезона не по размеру, надетом на голое тело и лихо заломленном картузе поверх чумазой мордашки.
Мужчина сдержанно поблагодарил пацаненка, наградив за старания мелкой монетой. Сам же направился в сторону второго подъезда, по сути — черного хода в здание Сената. Так бесцеремонно его вызывать мог лишь один человек, с которым они издавна общались достаточно тесно. Пройдя по аллее, плавно огибающей здание, данный солидный джентльмен вошел во внутренний дворик, где и остановился, неспешно осматривая пространство. Несмотря на высокий статус учреждения, здесь наблюдалась традиционная безалаберность, присущая любому государственному образованию. Все, что вроде как отслужило свой срок стаскивалось в самый дальний и темный угол, поскольку просто взять и выбросить даже откровенно негодную вещь не получалось, покуда она числилась на балансе. Снимать же ее — это процедура сродни борьбе с гидрой, ибо подписание одной бумажки порождало необходимость заверения ее еще в трех кабинетах. Так, помаленьку и копилось барахло в кладовках и на заднем дворе до какого-нибудь объявленного месячника по борьбе с мусором, когда все скопившееся торжественно приносилось в жертву чему-нибудь. Плану, рейтингу или просто как дань моде. Более менее свободной от вездесущего хлама был лишь пятачок в центре дворика, который по мере сил освобождали от мусора на случай ежели какой-либо деятель соизволит прибыть в Сенат или покинуть его не слишком афишируя данный факт, хотя он припоминал, что желтая пресса писала о том, что через второй подъезд прибывают заказанные сенаторами дамы легкого поведения и там же убирают тела неугодных, расправы над которыми чинятся прямо в здании Сената. Впрочем, всерьез эти записки не воспринимал даже охочий до сенсаций люд. И вот на этом самом месте его ждала новомодная самобеглая коляска, принесенная в дар гномами, в рамках программы обмена опытом, заключенной пару лет назад.