— Что я говорила! Зину вычислить — раз плюнуть. Ай да я, молодец, — похвалила себя за сообразительность Алина и легонько подтолкнула меня к Зине. — Пошли.
— Вы Зина? — спросила я.
Женщина смотрела на нас и то поднимала из воды ступни, то вновь их опускала, наперед не зная, удастся ей продолжить педикюр или придется его закончить, так и не начав.
— А вы… — Зина потянулась к полотенцу, решив все же, что сегодня не ее день для гигиенических процедур.
— Я Марина Клюквина. Вы мне вчера звонили, — представилась я. — Спасибо, что вы не оставили наших детей одних. Вот, возьмите. — Я полезла в кошелек и достала купюру — обещала ведь отблагодарить, а обещания надо выполнять.
— Ну что вы, не надо, — для порядка стала отнекиваться Зинаида.
— Как же не надо, если ваш муж вашу работу выполнил. Этого не мало? — усомнилась я в том, достаточно ли даю денег.
— Это даже больше, чем мне обычно за смену начисляют, — призналась Зинаида и спрятала деньги в карман.
— Так ведь и обстоятельства дежурства были не совсем обычные.
— Да уж. Такого у нас не было. Вы знаете, мне как-то не верится, что ваша родственница могла убить девушку.
Я благодарно улыбнулась Зине.
— Хотя… — продолжила она и замолчала.
Я внутренне напряглась.
— Что хотя? — мрачно спросила я, все же в надежде, что не услышу ничего ужасного.
— Странная уж больно она, — выдохнула Зинаида. — Вы уж не обижайтесь, но странная.
— Хорошо, — у меня отлегло от сердца. Странность — это не такой уж страшный порок. — Зинаида Михайловна, вы можете нам рассказать, что насторожило вас в поведении Степаниды Степановны?
— По большому счету, и рассказывать нечего. Я заметила, что с ней что-то не так, давно, а если быть точной, с вечера среды. У нас прошлая среда вообще сумасшедшей была.
— Что так? — подстегнула к разговору Зинаиду Алина.
— День заезда.
— Очень хорошо! — горячо воскликнула Алина.
— Что же в этом хорошего? — удивилась Мишина.
— Я к тому, что мы потом непременно вернемся к проживающим в доме отдыха. В смысле, вы нам обрисуете каждого из них.
— А разве я могу знать каждого?
— Ну хотя бы кто запомнился.
— Если только так, — согласилась Зинаида и опять опустила ноги в тазик, решив, что впереди разговор долгий и она вполне успеет распарить ноги. Долив горячей воды из чайника, она попросила нас напомнить: — Что рассказывать?
— Начните с того, почему вам Степа показалась странной, — помогла я Мишиной.
— Вы ее Степой называете? — ухмыльнулась она. — А что? Подходящее прозвище.
— Это не прозвище, это имя, — обиделась я за Степу.
— Ну да, ну да. — Зинаида сморщила лоб, вспоминая, что ее насторожило в нашей родственнице. — Вспомнила! Вы приехали в прошлое воскресенье. Точно! Я как раз в то утро напарнице смену сдавала. Я работаю сутки через двое. То есть я дежурила в прошлую субботу, потом во вторник и вчера, значит. А в остальные дни я подрабатываю в столовой официанткой. Так что отдыхающих вижу часто. Так вот, еще во вторник она была вполне нормальной женщиной.
Я гневно сверкнула глазами — что себе позволяет эта Мишина?
— Ой, простите, не хотела затронуть ваши чувства, — спохватилась Зинаида. — Я хотела сказать, она была как все заботливые мамаши или бабушки. Наседка за своими цыплятами так не ходит, как она их сторожила. Куда они, туда и она следом семенит с книжечкой под мышкой. Они на площадку спортивную побегут, она на трибуну усядется. Они на качели, она на лавку рядом. И одевалась так, как обычно у нас тут ходят — сарафан или платьице. Панамка на голове. А после среды она сильно изменилась. То спортивный костюм в самую жару напялит, то бандану на голову повяжет. А раз вообще на высокие каблуки влезла. Что ни день — на себя не похожа. До этого вообще без косметики ходила, а после среды глаза подвела, румянами щеки покрыла. Не узнать! Кстати, сколько ей лет? Я так и не смогла определить ее возраст. Когда на губах даже помады нет, и все пятьдесят можно бабе дать. А как подкрасится — тридцать пять лет, может, чуть больше.
— На самом деле ей немногим больше сорока лет, — не стала уточнять я Степин возраст, поскольку в этот момент была страшно на нее зла. Сколько раз я ей говорила: «Степа, крась свои белесые ресницы, румянами щечки оттени, губки освежи. Ведь раньше времени на старуху стала похожа». Так нет, разве меня Степа слушала? «Не лицо человека красит», — вот что отвечала она. Что же теперь заставило ее прибегнуть к боевому раскрасу? Ради чего или кого достала она тюбик губной помады?