— Там корова телится, — поторопила она скотника.
Меня как ветром сдуло, и я первая оказалась подле роженицы. Каково же было мое удивление, когда ею оказалась моя старая знакомая первотелка. Новорожденная дочка лежала у ее передних ног, а она застыла над нею с задумчивым и терпеливым видом, время от времени несильно тужась, а из-под хвоста ее торчали две ножки. Судя по безмятежному виду коровки, она даже не подозревала, что рожает второго.
— Вот это да! — Скотник поскреб в затылке. — Первотелка! Ну и молодец! Давай-давай! Вот это новость!
— Ей помочь надо! — чуть не взмолилась я. С этой коровкой мы уже почти сроднились, и я чувствовала ответственность за обоих ее малышей.
Меня не пугала перспектива задержаться и помочь — другое дело, что тогда я опаздывала на встречу с осеменатором и, как следствие, не выполняла половину своего задания. Но скотник беззаботно махнул рукой:
— Да еще ждать не меньше часа! У них это так долго!
— Идите домой, — поддержала его доярка. — Устали небось! Тут мы и сами справимся.
Виола торопила меня, и пришлось подчиниться.
Уезжала я из Стенькина с тяжелым сердцем — волновалась так, словно рожала моя сестра. И на следующее утро подкараулила пару студентов, что были в том же родильном отделении вслед за нами.
— Как там первотелка, что двадцать первого телилась? У нее еще должен был родиться второй теленок…
— А скотник так обрадовался, что у него первотелка второго рожает, что побежал на комплекс всем рассказывать об этом, — ответили мне. — И пока он бегал, второй теленок задохнулся и родился мертвым…
Но мое знакомство со Стенькином на этом не закончилось. Кроме молочного комплекса была еще и свиноферма.
Мой первый поход туда состоялся только на второй неделе практики. От остальных я немного знала о том, что на свиноферме гораздо легче работать — нет такой суеты и беготни, как с коровами. Все ограничивается кормежкой и уборкой. Смущало другое — все знают, что такое специфический аромат свиней. А друзья вовсю пугали нас жуткой вонью, что стоит там дни и ночи. Да и то сказать: тех, кто первыми побывал на свиноферме, можно было различить издалека — по запаху.
Когда наконец наше звено в назначенный день и час явилось к обитым железом и войлоком дверям откормочного комплекса, стоявшего далеко в стороне не только от жилых домов, но и от дорог и всех остальных построек, я поняла, что рассказы о запахе — не выдумки. Уже снаружи хотелось зажать нос. Все девчонки морщились и отворачивались, и, будь наша воля, никто бы не переступил порога. Но делать было нечего.
Внутри сразу возникло впечатление, что здесь испытывали какое-то новое химическое оружие — какой-нибудь нервно-паралитический газ особого действия. Слез из глаз он не вышибал, сознания от него не теряли, но хотелось немедленно спастись бегством. Однако в свое оправдание и дабы не потерять уважения читателей, скажу, что уже к концу дня мы научились не замечать этого запаха и более того — находили в нем некую уникальную прелесть. Надо было лишь ненадолго отвлечься и заняться делом. Хотя на первых порах новичкам необходимо выдавать противогазы.
Пока мы переодевались в тамбуре в халаты, пропахшие ароматами фермы, из-за неплотно прикрытых дверей доносились приглушенные, но все равно подозрительно знакомые звуки. Переступив порог комплекса, мы, кроме запаха, были буквально парализованы обрушившимся на нас шумом. Тот, кто не был ни разу на свиноферме в часы кормления, не может даже представить себе, как пронзительно могут визжать и верещать поросята. Верно сказал один писатель: «Поросячий визг — штука такая пронзительная, что, если суметь направить его в одну сторону, он легко просверлит железный лист». Мы, ошарашенные бедные студентки, стояли как потерянные, парализованные этой двойной атакой, и старались хоть немного сосредоточиться и сделать вид, что слышим, о чем с нами говорит бригадир. Он кричал, силясь перекрыть визг и верещание, и это ему удавалось с трудом. Мы понимали от силы одно слово из пяти, и поэтому во многом пришлось полагаться на интуицию и рассказы свинарок.
Дикий визг волной доносился до нас из дальнего конца коридора. В проходе между клетками-боксами катилась тележка с мешанкой-кормосмесью — распаренные отруби, зерно и мелко рубленная кормовая свекла с минеральными добавками. Встречая ее, поросята — сейчас как раз кормили отъемышей — скопом бросались к передней решетке и лезли друг на друга, стараясь дотянуться до еды. Самые отчаянные или смышленые вставали на задние лапы и просовывали носы, а то и вылезали до половины в щели между прутьями. Забавно было видеть, как десяток поросят, поднявшись на задние лапы, передними опирается на решетку — ни дать ни взять мальчишки у забора, заметившие что-то интересное. Те, до кого очередь еще не дошла, визжали монотонно: дескать, не забывайте, что мы тоже хотим есть и не останавливайтесь на полпути. Но стоило тележке придвинуться ближе, в боксе начиналась паника, как на тонущем «Титанике». Поросята прыгали друг через друга, толкались, кусались, верещали так, что перекрикивали всех остальных, вместе взятых. Зайти к ним в этот момент — означало подвергнуть свою жизнь опасности, лучше уж клетка с тиграми, чем с десятком отъемышей.