Как бы то ни было, но когда усыпленную хлороформом крысу наконец вскрыли, осторожно, чтобы не повредить внутренних органов, распоров кожу и отвернув ее набок, как полу плаща, лишь две-три девчонки отвернулись, сказав, что то же самое можно увидеть и в книге. Остальные придвинулись так близко, что Сашка, резавший крысу, сердито повел плечами:
— Не наваливайтесь так! Раздавите.
Я была среди тех, чье любопытство перевесило презрение к крови и брезгливость. Из-за чьего-то плеча я видела все — светлые петли кишечника, толстый плотный комок печени, утолщение желудка, сальник, свидетельствовавший о сытой жизни лабораторного животного, какие-то уж очень маленькие сморщенные легкие и крошечный комочек сердца. Сашка пинцетом разложил на доске вырезанные внутренности, и Галина Ивановна начала подробный рассказ.
Скажу сразу, слушали мы не очень внимательно — названия были знакомы, некоторым приходилось, живя в деревне, видеть, как забивают и потрошат поросят, кур и другую живность. Кое-какое оживление возникло, когда дошло до совсем неразличимых яичников и других мелочей. Тут же посыпались предложения познавательного характера — всем хотелось узнать то, что действительно не расскажет ни один учебник и ни один педагог:
— …А давайте посмотрим, не беременная ли она!
— Нет, — коротко отрезала Галина Ивановна. — Такую бы нам не дали для опытов. Она старая.
Выходило, что конец под ножом «хирурга-надомника», как уже начали именовать Сашку, — это что-то вроде честно заработанной пенсии, «положенной» всякой лабораторной крысе. Сразу вспомнился незабвенный почтальон Печкин со своим вечным: «Их надо немедленно в поликлинику сдать. Для опытов!»
— А давайте разрежем ей желудок и посмотрим, что она ела! — предложил еще один естествоиспытатель-любитель. Сашка уже приготовился взять скальпель, благо большая часть занятия прошла и можно было поразвлечься под шумок.
— Это я вам и так скажу. — Галина Ивановна была спокойна до равнодушия. — Она хлеб грызла.
И сразу стало не просто неинтересно — грустно. И даже немного жутко. Тогда я еще не знала, как теперь, что у русских, а тем более наших предков-славян хлеб считался не просто пищей, но пищей священной — отсюда наше «хлеб да соль!» — и вкусивший хлеба становится не только твоим другом, но и братом, которому нельзя причинить вред. Крыса ела хлеб — как человек, — и почему-то я с того мига начала относиться к ней именно как к близкому по духу существу.
Но на этом все отнюдь не закончилось. Ровно через два года после случая с крысой наука снова потребовала жертв.
Физиологию вела — а может, и ведет до сих пор — Маргарита Васильевна Сальникова, жена известного профессора Сальникова, ученого, исследователя и автора научных трудов. Профессор Сальников — живая легенда нашего института, и до сих пор студенты вспоминают о нем как о светиле науки. Был ли он известен в Москве — не знаю, но про Маргариту Васильевну говорили не иначе как: «Жена того самого Сальникова». Сколько лет ей было — сказать трудно. На вид — пятьдесят, но по разговорам выходило гораздо больше. Маленькая сухонькая женщина обладала странной, почти магической силой, позволявшей ей без труда справляться с нашей разнузданной братией, которую в глаза называли «дикой дивизией».
Если вы не знаете, что за предмет «физиология», советую вспомнить знаменитых собак Павлова — и вы поймете, чем обычно занимаются студенты на занятиях. Нам, однако, повезло — мы не резали собак (их просто не хватало для нас — все забирал мединститут). Но свою лепту в дело умерщвления ни в чем не повинных живых существ ради науки внесли и мы.
Как ни странно, лабораторные работы мы обожали — за то, что под шумок можно подурачиться, а если неохота заниматься, то и повалять дурака, отдохнув на задней парте, пока остальные тренируются в деле расчленения лягушки или той же крысы.
Как правило, самую неприятную работу брали на себя мальчишки — мы, девчонки, ждали на безопасном расстоянии, пока лягушку кончат резать, и вели записи, стараясь даже не смотреть в ту сторону. Леночка Грибановская, с которой мы вместе проходили практику на ферме в Стенькине, вообще отсаживалась подальше, поскольку не переносила вида крови, а вот я с удивлением обнаружила в себе зачатки садистских наклонностей — с удовольствием наблюдала за опытами и даже ассистировала.
Лишь однажды мне пришлось взять на себя большую часть работы.