Одновременно в станке могли стоять две коровы, и пока я с благоговением следила за терпеливой и спокойной Вечеркой, Раиса успела впустить вторую корову. Эта была раза в два больше, могучая и совершенно черная, с выменем, напоминавшим небольшую ванну. При первом же взгляде на нее я вспомнила ее предков — туров, могучих, крупных диких быков такой же черной масти, свирепых и сильных противников для всякого, будь то человек или зверь.
— Это Рябина! — прокричала мне в ухо Раиса. Я положила руку на ровную крепкую спину коровы. Она повернула голову ко мне, не переставая жевать, и в ее глубоких черных глазах не отразилось ни удивления, ни недовольства — ей было все равно.
Когда ее выпустили, я долго пристально смотрела ей вслед, пытаясь запомнить. Но в памяти отпечатались лишь огромные лирообразно изогнутые рога, грозно и гордо торчащие вперед и вверх на широком крутом лбу, и пресловутое вымя — самое большое из тех, какие мне пришлось видеть за всю жизнь.
А коровы шли и шли из выстроившейся очереди за калиткой, и я скоро стала забывать клички, которые называла Раиса. И чтобы не перепутать своих подопечных впоследствии, начала давать им имена самостоятельно.
Я до сих пор не понимаю, каким принципом руководствуются люди, придумывая имя тому или иному животному. Конечно, клички родителей играют свою роль, но, по-моему, главнее что-то другое — внешний вид, характер. Правда, некоторые исследователи утверждают, что если идти по этому принципу, то мнение о животных слагается весьма поверхностное — например, если назвать корову, овцу или дикую собаку Нахалкой, то впоследствии все в ее поведении начнешь объяснять дурнотой характера. Но скажите, как еще можно назвать маленькую молодую коровку, которая, едва шагнув в станок, начала танцевать — топтаться на месте, переступать с ноги на ногу, вертеться волчком и вообще изворачиваться, как только можно, чтобы избежать соприкосновения с доильным аппаратом? Я не долго размышляла — уже на третью дойку эта коровка получила кличку Балерина. Ее точная копия по натуре стала зваться Танцовщицей — вся разница между ними состояла в том, что у Балерины копытца были маленькие и изящные, как пуанты, а у ее товарки — обычные и не столь напоминающие балетные тапочки. Но, хоть и аккуратные и на вид такие нежные, что хотелось подержать их в руке, копытца Балерины не раз доказывали, что их обладательница умеет не только танцевать.
Эта коровка словно догадывалась о данном ей имени и по-своему возмущалась отведенной ей ролью дойной коровы. «Нечего было так меня называть, — словно утверждала она. — Я, может быть, действительно рождена для высокого, а вы меня… в станок!.. Но я вам отомщу за издевательство!»
И она мстила. Во-первых, маленький рост и хрупкое сложение позволяли ей свободно перемещаться в станке, и стоило ей сделать лишний резкий шаг в сторону, как аппарат, не ожидавший рывка, слетал с небольшого вымени и шлепался наземь. Сам звук его падения пугал Балерину, но она была актрисой и всякий раз притворялась, что вне себя от страха. Стоило аппарату упасть, как она принималась скакать по станку, будто коза, выписывая ножками такие па, что оставалось просто жалеть об отсутствии видеокамеры. Но ее показательные выступления преследовали двоякую цель — Балерина зорко следила за моим поведением и, едва замечала, что я наклоняюсь за аппаратом, бросалась в атаку. Ее копытца-пуанты обрушивались на мои руки, колени — на все, до чего можно было дотянуться. Задача ее усложнялась тем, что я берегла руки, но первое время, пока еще не приноровилась, в этом поединке победа чаще доставалась Балерине.
Особенно ей повезло в первый раз, когда я еще не знала ее характера. Она пока не имела клички, и я подумывала, что неплохо б ей носить имя Крошка, Малышка или что-то в этом духе. Подсоединив аппарат, я заметила, что коровка волнуется и переступает с ноги на ногу, заставляя его качаться из стороны в сторону. Судя по всего единственному витку на рогах, она доилась первый год, и я, выпрямившись, погладила ее по спине:
— Тише, тише, ласковая моя!
Эта фамильярность неожиданно взбесила несостоявшуюся звезду балета. Она сделала короткий резкий выпад, и аппарат упал точно в лепешку навоза, оставленную ее предшественницей.
По практике в Стенькине я помнила, что сбрасывание аппаратов — любимое развлечение коров и, не удивившись, нагнулась, чтобы достать его, одновременно продолжая успокаивающе поглаживать коровку по спине: