— Успокойся, все хорошо, маленькая моя… Стой-стой, ласковая!
Железная дуга защищала меня от нападения, но Балерина неспроста была маленькой. Чуть качнувшись, чтобы дать себе простор, она подняла заднюю ногу и, примерившись, отточенным движением, свидетельствующим о долгой практике, наступила мне на запястье как раз в тот миг, когда мои пальцы коснулись аппарата.
Рука оказалась как раз в середине лепешки навоза. Острый край копыта врезался мне в кожу. Я взвыла, а Балерина кокетливо поменяла ногу и оперлась на мою руку всей тяжестью.
Еще минуту назад я готова была любить всех живых существ, как святой Франциск Азисский, но тогда, забыв роль, отчаянно толкнула коровку кулаком свободной руки в бок, тщетно пытаясь отодвинуть ее с моей руки:
— Уйди… Пошла… ласковая моя…
В памяти глубоко засела мысль о том, что бить животных нельзя, но в этот миг я готова была задушить коровку. Она же вела себя так, словно ничего не случилось. «Ну, стою на чем-то мягком. Но что из того? Чего вы расшумелись?» — говорил весь ее вид. Не зная, чем пронять упрямую скотину, я сама боднула ее головой и одновременно весьма непочтительно схватила за вымя.
Такой двойной подлости Балерина от меня не ждала. Маленькое изящное копыто взметнулось в воздух, впечатавшись мне в колено, но я уже успела отдернуть многострадальную руку и за шланг вытянула аппарат. Балерина достала его пинком на излете. С того дня между нами шла тихая необъявленная война. Впрочем, она была не единственной коровой, с которой мне пришлось сражаться.
Тоже из-за характера их обладательниц появились такие имена, как Собака, Пират, Задира и Егоза. Собака — толстая, грубого сложения корова — имела еще одну отличительную черту: у нее была только половина хвоста. Она, видимо, жутко комплексовала из-за этого и компенсировала недостатки внешности поведением. Нрав у нее был еще покруче, чем у Балерины, но у нее особо среди средств борьбы с людьми выделился прием сдавливания. Для того чтобы корова отдала все молоко, вымя ей массируют, причем чаще всего эту процедуру проделывают с задними долями — они больше и содержат почти две трети молока. Собака была классическим подтверждением этому, и когда я нагибалась, чтобы, просунув руку под дугу, немного помассировать ее вымя, она делала резкий шаг назад или в сторону. Рука моя оказывалась сжатой между становящимся вдруг каменным боком коровы и железной дугой. В глазах темнеет, уже слышится хруст костей… Собака обычно держала меня так до тех пор, пока ощутимый пинок — к концу практики я научилась лягаться не хуже своих подопечных! — не заставлял ее отступить.
Под стать ей были и другие коровы с дурным нравом. Пират даже заслужила «честь» носить на боку намалеванного красной краской «Веселого Роджера» — скрещенные кости и череп, в знак того, что к этой корове подходить опасно и сзади, и спереди, и сбоку.
Что же до Егозы и Задиры… Егоза задиралась, то есть брыкалась, упиралась, не желая заходить в станок или выбираться из него, сбивала аппарат и с удивительной меткостью лупила по глазам хвостом с налипшими на него ошметками присохшего окаменевшего навоза. А Задира егозила — не отличаясь склонностью к насилию, она не могла и минуты постоять спокойно: то ей приспичило почесаться, пока я надеваю аппарат, и она изгибалась дугой, а когда опускала-таки ногу, оказывалось, что она ухитрилась запутаться в шлангах, то ее что-то пугало, она принималась прыгать в станке, как коза, а то ей надоедало ждать, пока молоко выдоится, она буквально срывалась и, пропихнув рог в щель выводящей калитки, налегала на нее со всей силой, выдираясь на волю и срывая дверь с петель. Егоза постоянно спешила — ей надо было непременно первой прорваться к станку и первой же его покинуть. Но, поскольку обойти огромную, необъятную Рябину и Любу, которая, хоть и не доилась, играла роль эдакой вахтерши при моей наружной калитке, ей удавалось далеко не всегда, она пускалась на все хитрости, чтобы проскользнуть в лагерь.
Однажды ей удалось прорваться туда, где доила Ольга. Монотонный процесс дойки ее не слишком прельщал, и она большую часть времени проводила в размышлениях и созерцании работы других. Свою калитку открывала только для того, чтобы выгнать коров, столпившихся снаружи. Те, желая избавиться от молока, лезли в соседние калитки, а вместо них шли наши. Задира не могла не воспользоваться этим обстоятельством — в наблюдательности ей не откажешь.