Когда пришла пора их сдавать, ребята с трудом доволокли откормленных телят до машины — каждый весил не меньше пятидесяти килограммов. После того как все семеро оказались в кузове, неожиданно выяснилось, что для нас там почти нет места. Телята заняли все свободное пространство и даже забрались в кабинку. Их привлекали там солома и полумрак, к которому они успели привыкнуть.
Стоило машине тронуться, телята почувствовали подвох. Никогда еще земля не уходила у них из-под ног. Перепугавшись, они заметались по всему кузову, натыкаясь на людей и друг на дружку. Нам приходилось жаться по углам, поджимая ноги, потому что маленькие копытца буквально впивались в пальцы. Все полчаса, что заняла дорога, не прекращались скачки и прыжки по кузову, и мы были рады-радешеньки, когда наконец беспокойные спутники были выгружены на дворе телятника. Ребята по одному перетаскали их внутрь комплекса — измотавшиеся дорогой малыши не желали больше и слышать ни о каких перемещениях в пространстве. Они вырывались, упирались всеми четырьмя ногами, пытались брыкнуть нас. Но, оказавшись на руках, разом теряли пыл и затихали.
Сашка остался в телятнике заполнить документы на сданных телят, а мы поехали домой. Всем хотелось есть — мы опаздывали на обед больше чем на полчаса.
— Тебе не жалко? — вдруг спросил у меня Бердников. — Мне, например, жаль расставаться с Лариской.
Я подумала было, что об этом следует сказать настоящей Ларисе, но решила промолчать.
И все-таки Сергей оказался прав. Когда вечером мы приехали на дойку, всем казалось очень странным и непривычным то, что после основной работы уже не надо идти в сарайчик и поить телят. Оттуда вымели солому и сено, составлявшие подстилку и подкормку малышей, отчистили обнажившийся пол, и помещение обрело удивительно неприглядный вид. В нем не согласился бы ночевать и последний бомж. Конечно, ребята не подавали вида, но мне казалось, что никто не был бы против, если бы появился хоть один теленок.
И наши тайные молитвы были услышаны. До конца месяца оставалось всего дней пять, когда, приехав на утреннюю дойку, мы заметили, что пастухи тащат на чьем-то ватнике крошечного теленка, который тем не менее ведет себя довольно бодро и порывается вскочить. За ними рысью бежала мамаша, то и дело тычась носом в своего отпрыска. Каждый такой тычок провоцировал теленка на новые попытки покинуть ватник. Он уже почти высвободил передние ноги, но никак не мог опереться ими о землю и волочился по траве, мотая головой. Третий пастух, дежурный, подгонял корову сзади, но в этом не было особой необходимости.
— Их как поить перед сном погнали, она и свернула в сторонку, — объяснил он, пока теленка устраивали в сарайчике, а мамашу загоняли к остальным коровам. — Спустилась в бурьян и как пропала. Но ее быстро нашли.
По странному и необъяснимому совпадению теленок опять принадлежал бердниковской корове. Она, сообразив, в чем дело, уже стояла у калитки, помыкивая и всем своим видом требуя, чтобы ей открыли дверцу и поскорее подоили.
Все утро Сергей ходил надутый и такой гордый, словно сам стал отцом. На малыша — сарайчик вплотную примыкал к рабочему месту Сергея — не пускал взглянуть, ссылаясь на то, что иначе мы не закончим дойку вовремя. Но сам-то наверняка то и дело заглядывал внутрь.
Мы столкнулись с ним в конце смены, когда уже стих рев движка доильной установки и пала оглушающая тишина. Сколько раз я ее слышала, столько раз она меня поражала своей внезапностью. В первые дни было счастьем, когда наконец прекращался гул над ухом, но потом, ближе к концу месяца, именно этот мерный мощный звук, перемежающийся сочным равномерным чпоканьем работающих доильных аппаратов, стал казаться для слуха сладкой музыкой. И наступившая тишина означала уже не просто конец очередной дойки, но и возможные неполадки, и хотелось в первый миг снова включить движок, чтобы проверить — все ли в порядке?