Это был совершенно особый мир, со своими законами и чувствами. Полумрак — он царил в конюшнях всегда, при любой погоде и любых обстоятельствах. К нему приспосабливались столь быстро, что, выйдя на яркий свет, невольно оглядывались назад, стремясь в спасительный сумрак. По словам ученых, начало человеческому роду было положено именно в полутьме, и теперь мы неосознанно стремимся к ней. Здесь в городских, оторванных от природы людях просыпалось то древнее, исконное, что, казалось бы, исчезло раз и навсегда. И, почуяв в себе память предков, чьи поколения были неразрывно связаны с лошадьми, мы, студенты, мигом забыли про экскурсию, про занятие и даже про наших наставников. Светлана Петровна могла говорить что угодно — ее не слушали. Ее голос глуховато звучал где-то на краю сознания, а мы разбрелись по сторонам, погрузившись в мир конюшни.
Все здесь поражало. И звуки — после тишины они буквально оглушали: топот лошадей, фырканье, короткое визгливое ржание где-то за углом, неумолчный перезвон воробьиного чириканья на перекрытиях потолка, скрежет совковых лопат, которыми вычищали денники, далекий говор конюхов.
Лошадей было до обидного мало — начиналось лето и большая часть табуна отправилась на пастбища. Подъезжая к конному заводу, мы по обе стороны дороги видели их — нескончаемые пространства заливных лугов. Где-то там, на их немеренных просторах, сейчас бродили матки с жеребятами. На нашу долю оставалось несколько холостых кобыл и рабочие лошади, коим судьба отказала в удовольствии провести лето на вольном выпасе.
Мы не спеша брели вдоль денников — просторных, метра по четыре в длину и ширину, зарешеченных со стороны двери, которая открывается, отъезжая вбок. На решетке табличка — кличка лошади, порода, масть, пол, возраст, имена родителей. Каждое имя-слово звучало сладкой музыкой: Призовая, Розетка, Халаза, Харза, Похвальба… Их всех, увы, мы не могли увидеть, и оставалось только представлять обладательниц этих имен.
Зато тут-то и можно было послушать, что говорит Светлана Петровна, а рассказывала она захватывающую, с точки зрения любого отличника, историю о том, как содержатся лошади. Но, повторяю, то же самое можно было прочесть в учебнике и даже в дипломной работе старшекурсника, так что ей внимало от силы трое-четверо. Остальные, в том числе и я, давно либо отстали, либо забежали вперед.
Мы прошли почти все отделение конюшни, встретив лишь двух-трех холостых кобыл. Без жеребят, одинокие, они стояли в своих денниках и, заметив наше внимание, спешили подойти ближе к передней решетке. Кобылы тянулись к нам через прутья мягкими замшевыми носами, словно животные в зоопарке, а мы старались просунуть руки сквозь прутья и дотянуться до их морд. В полумраке все они казались одинаково темными, и только по табличкам можно было догадаться, что какая-то из них — темно-гнедая, какая-то караковая, а вот эта каурая или бурая. Некоторые щеголяли белыми отметинами на голове или ногах. И все они были тракененской породы, которая мне всегда нравилась почему-то меньше остальных. Может, из-за того, что в ее истории не было никаких интересных фактов, а создана она была не так давно простым скрещиванием нескольких верховых пород.
Пугаясь незнакомых запахов или наших неумело-резких движений, лошади шарахались назад, вскидывая головы, но не отходили далеко — видно, скучали без общения. Лошади ведь удивительно тонко чувствуют людей и поступают с ними сообразно своему характеру. Они сразу могут догадаться, что ты подошел к ним впервые, как бы ты ни старался это скрыть, и лошадь с мягким, спокойным нравом позволит неопытному новичку делать все, что он сочтет нужным, наблюдая за ним с терпением матери или старшей сестры. Она может ненавязчиво дать понять, что ей не нравятся его поступки — не более того. Но лошадь с тяжелым, неуживчивым характером наверняка не преминет показать зеленому новичку, где его место. За вполне оправданные ошибки она карает быстро и часто болезненно. Мне впоследствии не раз встречались такие лошади, но о них речь впереди.
Завернув за угол — конюшня была изогнута наподобие буквы «Н», — мы наткнулись на медленно едущую нам навстречу телегу, груженную навозом пополам с соломенной подстилкой. Запах стоял такой, что несколько мало привычных к таким резким ароматам девчонок поспешили отстать.
Никогда не понимала, почему некоторым не нравится запах конского навоза. Он специфический, согласна, но отнюдь не противный.
Телега медленно двигалась по проходу между денниками. Тащил ее без особого напряжения огромный тяжеловоз игреневой масти с настоящей лысиной на морде — от ушей до носа с заходом на щеки шло большое белое пятно. Светлая грива наподобие львиной покрывала его толстую ветчинную шею, которой явно мал был хомут. Несколько всклокоченных прядей спускалось на глаза, закрывая обзор.