— Нет. Можно, я тут еще побуду? Нам дневник надо заполнить для отчета.
Тут я не врала. Студенты, которым нужно писать отчеты по практике, бывали здесь регулярно, и телятница, которой предстояло дежурить до вечера, согласилась.
В тот день моей единственной пищей был хлеб с молоком — благо последнего хоть залейся. Забыв про все, я медленно бродила вокруг коров. Все, как одна, с выпуклыми животами, круглые, они почти не ели и дышали тяжело, словно каждый вдох давался им с трудом. Когда я подходила и гладила их по тугим бокам, коровы редко поворачивали ко мне головы — вся из жизнь сосредоточилась на том, что происходило внутри.
Одна корова, небольшая, аккуратная, почти белая, если не считать нескольких черных пятнышек, лежала на боку, вытянув ноги. Толстое брюхо выпирало, плотное, налившееся уже молозивом вымя на ощупь было горячим и твердым. Она дышала с трудом, как-то хрипло, и вдруг на моих глазах, стоило мне прикоснуться к ее боку, коротко вздохнула и натужилась. Из-под хвоста на пол стекла струйка смешанной с кровью слизи.
Меня как ветром сдуло. Я ринулась к телятнице, которая мирно дремала в подсобке.
— Там корова телится! — выпалила я с порога. А внутри у меня все уже пело: я наконец увижу, как ЭТО происходит!
Но мой пыл тут же охладили:
— Она до вечера будет тужиться. Успокойся и иди домой.
— А вдруг она… сейчас…
— Днем они не телятся, — ответила телятница. — Редко когда бывает…
Я вернулась к корове. Она уже, видимо, успокоилась и даже легла ровнее, подтянув ноги под себя. Я просидела над нею еще с полчаса, до тех пор, пока телятница не заставила меня уйти.
На завтрак я, конечно, опоздала, пропустила и обед, опять задержавшись подле моей коровы, но теленок так и не появился. Он родился много позже, когда я закончила дежурство, глубокой ночью.
Прошло время, и вот я опять в родильном отделении — уже не как наивная студентка, но как практикант, на которого можно положиться. Морально и теоретически подкованная, я готова сама помочь появиться на свет новой жизни.
За то время, что я не была здесь, — прошло два с небольшим года — в родилке мало что изменилось. Такие же коровы, те же клетки с телятами, что так же готовы в любое время сосать и жевать ваши пальцы, та же кормосмесь с кальциевыми добавками. Только на сей раз, едва переступив порог, я увидела подле толстой угольно-черной коровы маленького, но упитанного бычка, который, чуть не вставая на колени, сосал мать, толкая ее широким лбом в вымя.
— А он почему здесь? — обратилась я к телятнице, заканчивавшей уборку перед уходом. Видеть теленка-индивидуалиста было мне в новинку — на фермах это не допускается.
— У нас теперь телят до трех дней оставляют под матерью, — сказала та. — Так они растут лучше, и коровы спокойнее.
Корова тем временем облизывала своего сына и строго покосилась на меня, когда я прошла слишком близко от ее чада. Она была готова встать на его защиту, несмотря на то что ее, как и всех, привязали. Обежав взглядом отделение, я заметила еще одного теленка, который тыкался носом в кормушку матери, еще не понимая, для чего она.
Пока телятница собиралась домой, я еще раз прошлась вдоль рядов, отмечая коров, у коих по всем признакам роды должны были состояться в эту ночь. Их оказалось три, причем одна явно решила не дожидаться полуночи. Расставив пошире ноги, большая ширококостная корова стояла с задумчивым видом, меланхолично пережевывая сено, а серо-розовый околоплодный пузырь уже болтался у нее под хвостом, и слизь текла на пол тягучими каплями. На моих глазах корова натужилась — пузырь стал еще больше, качнулся и вдруг лопнул. Воды вместе с кровью и слизью хлынули на пол. Корова вздохнула с явным облегчением и стала жевать активнее — видимо, решила, что на этом все кончилось.
Я поспешила в подсобку, где моя подруга Виола, с которой нам выпало дежурить, устраивалась поудобнее на толстой плоской трубе отопления — пара таких труб проходила вдоль стен. Воздух они, правда, нагревали с трудом, но долго на них не усидишь — сваришься.
— Там корова лопнула, — сообщила я, беззастенчиво используя подходящую к случаю цитату из Даррелла. Меня, однако, поняли.
— Пошли поглядим. — Телятница не выказывала ни радости, ни волнения. Наоборот, в голосе ее послышался скептицизм — она явно не доверяла практикантам.
К тому времени роженица сообразила, что происходит что-то не то. Она перестала жевать, пригнула голову и отчаянно тужилась, подняв хвост. Слизь и воды лились из нее при каждой потуге, и мне вдруг показалось, что мелькнуло копытце.