Да, Клэр более подходящая кандидатура, с этими ее медными волосами и немного настороженными манерами. Она казалась милой. Уитни хотелось приласкать ее, защитить.
(Позже Уитни осознает, насколько она была слепа. Клэр изменит расстановку сил в их компании куда больше, чем это мог бы сделать Джоуи.)
— Она мне очень понравилась, — сказала та. — Да и все остальные были за.
— Ну, тебе все равно следовало поинтересоваться моим мнением, — буркнула Амара.
— Похоже, кого-то укусила неизвестная науке муха, — сказала Уитни и сразу почувствовала себя виноватой за грубость.
— Ага, — ответила Амара с каменным лицом. — Огромный богомол цапнул меня за задницу.
Некоторое время они пристально смотрели друг на друга, а затем разразились смехом, в этот момент Гвен щелкнула затвором, сделав последний снимок. Он получился просто волшебным, отметила Уитни, когда рассматривала фото после того, как все разошлись. Мамочки на нем просто светились от радости, особенно Уитни и Амара. «#ЗОЖ и вино с моими любимыми мамульками из прогулочной группы — это лучший #уход за собой», — быстро напечатала Уитни, добавив еще несколько хэштегов, запостила фото и подпись. Затем она взяла Хоуп на руки и устроилась с ней на кушетке. Хоуп начала ходить, но все еще не могла пройти больше пары метров, не плюхнувшись назад, и Уитни была за это благодарна.
— Еще не время, зайка, — проворковала Уитни, потершись носом о щечку малышки, и Хоуп удовлетворенно вздохнула, расслабляясь на груди матери. Вскоре она заснула. Но не Уитни. В последнее время Уитни с трудом засыпала.
Она могла бы переложить Хоуп в кроватку и на некоторое время закрыть дверь, но нет, дочка слишком мила, чтобы ее куда-то переносить. Поэтому Уитни откинулась на одну из декоративных подушек и уставилась на потолок, а затем в окно.
— Э-э-э, — прошептала она, ее голос взметнулся к люстре. Даже в самых смелых мечтах она не представляла, что будет жить в такой огромной квартире.
Когда Уитни Макнабс была маленькой, она ненавидела собственный дом. Обшитый бежевым сайдингом, самый маленький во всем квартале, он выглядел безнадежно невзрачным. Особенно в окружении двух домов: из темно-красного кирпича, который принадлежал семейству Келли, с одной стороны и из серого камня, где обитали Сильверманы, с другой.
Но раз в году Уитни проникалась к нему любовью. Первого декабря с наступлением сумерек отец уходил в сарай и возвращался оттуда с охапкой фонариков. Он ставил лестницу и просил Уитни придержать ее у основания, и она стояла там, как настоящий страж, следя, чтобы он не свалился, пока, орудуя молотком, вешает гирлянды. Через час их дом превращался в светящуюся галактику, усыпанную маленькими цветными звездочками. Келли вешали только одну гирлянду с белыми лампочками. Сильверманы были евреями, поэтому вообще не украшали свой дом.
Шли годы, галактика расширялась. Ее мать закатывала глаза, но она так поступала, глядя практически на все, что делал ее отец. Отец, которого вдохновлял очевидный восторг Уитни, купил надувного Санту в натуральную величину, и Санта раскачивался на ветру, как будто его переполняло рождественское настроение. В следующем году к нему присоединился Рудольф. (Однажды ночью Уитни услышала, как ночью мать шипит на отца: «Лучше бы потратил деньги на отпуск в горах Поконо, который ты уже давно мне обещал!») В тот год, когда миссис Холлингер начала руководить церковным хором, отец внезапно проникся религией и добавил светящийся пластиковый вертеп в углу двора. Лицо Девы Марии было таким мягким и кротким, как у миссис Холлингер. На какое-то время обычные игры Уитни, когда она изображала Кристин Даэ из «Призрака Оперы» или прекрасную девушку, унесенную влюбленным принцем к лучшей жизни, уступили место новому хобби: Уитни смотрела на выражение лица Марии, а затем пыталась воспроизвести его в зеркале в своей комнате, притворившись, что завернутый в шарф плюшевый мишка это младенец Иисус. Уитни смотрела на медведя, ее ресницы трепетали, и она пыталась превратить любовь в нечто ощутимое, чтобы обволакивать собеседника, словно теплое одеяло. Она была очень хорошенькой в такие моменты и подмечала это всякий раз, когда украдкой бросала взгляд в зеркало. Уитни представляла собравшихся пастухов и мудрецов, смотрящих на нее и плюшевого мишку Иисуса с благоговением, все они хотели защитить ее, жениться на ней, завладеть ею. (Уитни тогда еще не понимала, что материнство делает женщину менее желанной, а не более.)
Год, когда Уитни исполнилось тринадцать, был странным: она внезапно болезненно остро осознала, что именно с ней не так. Ее грудь была крошечной, а потом вдруг стала огромной, и парни постарше начали проявлять к ней внимание иного толка. Она вела себя слишком тихо, кроме тех моментов, когда была слишком громкой. Она была слишком толстой (и никогда — слишком худенькой). Но вот наступило очередное первое декабря, и отец добавил активируемый движением надувной снежный шар, который воспроизводил звонкую версию «Веселого рождества», когда кто-то проходил мимо, и все снова было просто. Они с отцом изображали из себя ниндзя и попытались прокрасться по ступеням крыльца, не тревожа снежный шар, но как бы медленно ни двигались, шар начинал наигрывать веселую мелодию, и они прекращали играть в ниндзя и бросались в пляс, подпевая.