— А ты пробовала положить любимую игрушку поближе? — сказала одна из женщин у стола другой. — Это может его мотивировать.
— Нет, я только что раскачивала большим пакетом героина над его башкой. Непонятно, почему не сработало, — процедила другая, закатив глаза. — Разумеется, я уже попробовала игрушку. Он просто хнычет, пока я не суну ее ему в руки.
— В этом вся проблема! Нельзя просто отдавать игрушку…
— Клэр пришла! — объявила Уитни, прерывая все прочие разговоры. Присутствующие повернулись, оглядели ее с ног до головы и хором приветствовали. От яркости их коллективных улыбок Клэр едва не отпрянула. Она забыла, каково это, когда комната набита людьми, которые ждут встречи с тобой и предвкушают приятное времяпрепровождение. Она покраснела от удовольствия, хотя в мозгу вспыхнули бегущей строкой комментарии о том, насколько унизительна вся эта ситуация.
Господи, эти дамочки такие гламурные. Клэр всегда считала, что первые пару лет после рождения ребенка ты выглядишь как болотное чудище с размазанной в самых неожиданных местах отрыжкой и такими огромными мешками под глазами, что в их складках могут заблудиться спелеологи. А этих женщин запросто можно снимать в рекламе йогурта в любой вторник. Они худые как палки, никаких следов живота, хотя никому из детей, судя по всему, не было больше года. Такое впечатление, что в их телах какое-то время обитали младенцы — шумные, назойливые жильцы, — а затем, когда они переехали, тела полностью отремонтировали (свежевыкрашенные стены, отшлифованные полы, новая бытовая техника), чтобы скрыть любые следы амортизации. Клэр, без пяти минут рок-звезда, по сравнению с этими дамами казалась неухоженной серой мышкой.
Уитни подхватила с пола малышку в розовом.
— Это моя, — сообщила она, раскачивая ребенком перед носом Клэр. — Познакомься, это Хоуп.
На дочке Уитни были золотые сандалики, а поверх платьица был надет жакетик болеро из меха (как понадеялась Клэр, искусственного). Господи, даже малыши тут гламурные. Сколько же часов жизни Уитни провела, запихивая пухлое тельце дочери в красивые одежки, из которых та скоро вырастет.
— Привет, Хоуп, — сказала Клэр, а Хоуп уставилась в потолок и сунула кулачок в рот. Уитни чмокнула Хоуп в макушку прежде, чем поставить ее обратно на пол.
Клэр всегда воспринимала малышей как семена. Интересно, что из них вырастет, но пока что это просто сухие тусклые ядрышки. Она бы рехнулась, если б ей пришлось смотреть на такое вот семечко весь день. Останься Клэр в родном городе, сейчас точно уже заделалась бы матерью, поскольку все сексуальное воспитание там сводилось к предупреждению, что девушка станет бесполезной, как жевательная резинка, если «отдаст свой бесценный дар» кому-либо до свадьбы. Почти все девочки, с которыми она училась в выпускных классах, уже обзавелись детьми. Они постили фотки со своими мини-копиями, которые топали в детский сад или обратно, и Клэр казалось, что ее с бывшими одноклассницами разделяет больше, чем просто расстояние. Она была убеждена, что в принципе не хочет детей. От мысли, что от нее зависит жизнь крошечного человека, ее тошнило. Клэр уже знала, что она просто машина для убийства. На сегодняшний день благодаря смертельной комбинации пренебрежения и страха она загубила золотую рыбку в детстве (покойся с миром, Принцесса Лея), шесть комнатных растений, несколько романов и свою карьеру.
Две матери, стоявшие у столика, повернулись к Клэр.
— Я Гвен, — сказала та, что была полна советов по укрощению детей. Блондинка с глазами как только что вымытая черника. Она указала на младшего из двух младенцев у стола. — А это Рейгана!
— Круто, почти как у Шекспира? — поинтересовалась Клэр.
— Простите? — Гвен наклонила голову вбок, и на щеках показались ямочки. Она слегка гнусавила, но это не резало слух.
— Ну, знаете, Реганой звали одну из сестер в «Короле Лире», — пояснила Клэр.
— Злую, — добавила мамочка, которой нравились шутки про героин. У нее был еле заметный британский акцент, а темная кожа казалась эбеновой на фоне блузы цвета лаванды. Еще одна блуза! Все женщины были в блузах, и все эти шмотки, вероятно, стоили больше, чем арендная плата Клэр. Может, просто нужно отдать домовладельцу, вечно хмурому старику украинцу, одну из лишних блузок Уитни в этом месяце, и он оставит ее в покое.
Глаза Гвен расширились, как у Виолетты Боригард на шоколадной фабрике.
— О, нет, — сказала она. — Не из Шекспира, а в честь Рональда.