– Я не знаю, не знаю, не знаю…
А сам за спиной фигу показывает. Хороший был пацан Ванька, послушный.
Никто меня вечером к кровати не привязал. Трусы тоже отбирать не стали. Воспиталке наверняка хотелось, но она лишь бросила злой короткий взгляд и не менее короткое и злое:
– Спать!
И выключила свет.
Ванька, еще во время ужина подговоренный идти на чердак, замер в своей постели. Я тоже замер, но глаза закрывать не стал. Смотрел, как они лежат, – толстые червяки, засыпанные снегом. Скоро совсем затихнут, провалятся в свои простенькие сны, и мы пойдем…
Воспиталка отключилась быстро и даже сигнал подала храпом: иди, милый Зяблик, дорога твоя свободна. Я встал, сложил одежду толстым червяком, прикрыл червяка одеялом.
– Ванька.
Он пошевелился, чмокнул губами.
– Ванька!..
Толстая щека потерлась о наволочку и обмякла. Спит.
Ладно, каждому свое. Я знал, что там, на чердаке, мне будет лучше одному.
– Ты куда? – Белобрысый соскочил с кровати и начал суетливо напяливать тапки. – Меня возьми!
– Отстань! – отмахнулся я.
Белобрысый зашипел:
– Не возьмешь – кричать буду. Все равно не пойдешь, еще и влетит.
– Ладно. – Я улыбнулся одним ртом, широко растянув губы. Он, конечно, ничего не заметил, радостно хрюкнул и стал копошиться – сооружать своего червяка. Потом снял тапки и аккуратно поставил их перед кроватью.
Надо же, – подумал я, – кретин, а кое-что соображает.
Выход на черную лестницу нашелся в туалете. Мы смотрели из пахнущих хлоркой сумерек в полную тьму и молчали. Два босых призрака в трусах.
Первым очнулся белобрысый:
– Нам что, туда?
– Мне – да. А тебе, если надо, на горшок.
– Сам на горшок! – огрызнулся белобрысый и толкнул меня в спину. – Иди первый.
Я снова растянуто улыбнулся и шагнул в черноту. Белобрысый скользнул за мной.
– Свет оставь, – шепнул он.
– Ага, – ответил я и плотно-плотно прикрыл дверь.
Цепкие пальцы схватили меня за плечо, ободрав кожу. Было неприятно. Я сгреб эти пальцы в горсть и сильно сжал. Белобрысый охнул, выхватил руку и рыкнул:
– Придурок!
Стояли молча, не шевелясь. Белобрысый тяжело дышал. Скоро проступили очертания перил, а потом и лестницы. Я начал подниматься и понял – этот ковыляет сзади.
Дверь, ведущая на чердак, была теплой и шершавой. И запертой на ключ.
– Закрыто? – с надеждой спросил белобрысый.
– Да.
– Ну и ладно. Пойдем назад, – он дрожал так сильно, что стучали зубы, – холодно, я заболею.
Он трусил.
А у меня был шанс. Один шанс на десять раз по десять.
Я присел и перевернул коврик, лежащий у двери. Зазвенело.
Ключ вошел в скважину легко, ворочался же туго, со скрипом. Дверь подалась, дохнула влажным, и передо мной открылся лаз в тот, другой, мир. Я окунулся в него весь, сразу, от черных вихров на макушке до выстуженных пяток. Я вытянулся рыбой и поплыл, хватая ртом спертый воздух. Мои глаза искали, руки трогали, и стучало в маленький барабан буйное сердце.
– Эй, как тебя там?
– Зяблик.
– Стой. Дальше нельзя.
– Это тебе нельзя. Мне можно.
– Ну пожалуйста, пойдем! – захныкал белобрысый.
– Пойдем, – я махнул в глубину, – туда.
Он заревел. Потом поднял что-то с пола и швырнул в меня. Не попал, конечно.
– Последний раз спрашиваю – идешь?
– Скажу про тебя, все скажу! – В сумраке белобрысый был похож на заводную куклу, машущую кулачками.
Я пожал плечами и захлопнул перед его носом дверь. Рев сразу стих, как будто отодвинулся, и тот, другой, мир наконец обнял меня своими сильными руками.
Видел я довольно хорошо – из глубины нового мира вытекали слабые струйки света. Идти на свет сразу не хотелось. Я влез на старый ящик, сел, поджав ноги, и прикрыл глаза. Кто-то невидимый ходил вокруг, дул на волосы, чуть касался лопаток и шеи. Он был свой, этот кто-то, он не собирался меня обижать.
Побежали мурашки. Я понял, что замерз, и двинулся дальше. Дощатый пол скрипел, выпевая разом две мелодии – домашнюю и дикую. Пахло деревом, порошком для стирки, сухим молоком. И еще чем-то очень знакомым, но ни на что знакомое не похожим. Чердак вовсе не был заброшенным. Сюда приходили, и часто. Складывали и забирали вещи, говорили, невзначай роняли окурки, развешивали между балками белье и тихие звуки.
Звуки. В темном пятне у стены что-то стукнуло и зашуршало. «Крыса», – подумал я и с досадой посмотрел на свои голые ноги.
– Договоримся, – сказал я крысе, но на всякий случай шагнул назад.