– Простите! – бросила она чернокожему, по светлому же скользнула глазами и вся вытянулась, будто расправила крылья. Тот приподнял бровь, как бы спрашивая: «Что?», и Алина поспешно отвернулась.
Чернокожий шаркнул ножкой и распахнул перед Алиной дверь:
– Вползай!
Алина, все еще обиженная за тот тычок, прошла молча.
На нее тут же навалилась ярмарочная пестрота – краски, запахи, вскрики, смех. Люди. Слишком много людей. Сейчас, когда так нужно забиться в нору и пережить назревающую панику. Люди… Давно не виделись и теперь судорожно запихивают друг в друга ненужные слова. Вздрагивают локоны, растягиваются напомаженные рты, гудят на низких нотах мужские голоса. Взгляды, резкие, как лазерные лучи, опутывают комнату тонкой сетью. Одни высматривают добычу, округлившуюся, созревшую за лето. Другие, та самая добыча, подтягивают повыше юбки, поводят плечами, довольно жмурят глаза.
На Алину не смотрит никто. Так не смотрит. Все ее платья, как приживалки в богатом доме, одинаково неказисты. Ноги под ними – сухие макароны. Грудь почти детская, рот лягушачий. Комаров таким ртом ловить. Или мух.
Жаль, что не смотрят… грустно, завидно. Хорошо, что не смотрят, и что парта – первая. Можно застыть, сделаться прозрачной. Подышать.
…Хасс Павел Петрович. Разыскивается. Ходит по городу, скалит пасть, тянет руки. Воет от скуки и голода. Смотрит в щели, стирает слюну в углу изогнутого рта. Ждет.
– Эй!
Алина дернулась, и свет залил ей зрачки.
Желтая солома над синими бусинами глаз… плотная россыпь прыщей.
– Ванька! Какого?..
– Не спи, дурила! Смотри, что у меня.
Из пухлого кулака на парту вытекла золотая цепочка.
– Откуда?
– На улице нашел, вчера. – Ванька улыбнулся, на щеках его появились глубокие ямки.
А там, наверное, тепло… Алина чуть не сунула в ямки замерзшие пальцы.
– Хочу подарить одной, – шепнул ей Ванька в самое ухо, – но не знаю, может, не возьмет.
Алина коснулась было цепочки, но отдернула руку. Натянула капюшон толстовки. Спряталась.
– Только не говори – кому. Не хочу знать. Не могу.
Не сейчас, не в эту самую минуту, когда рвется горло и отвратительный Хасс, ухмыляясь, выходит на охоту…
– Ладно. – Цепочка снова исчезла в Ванькином кулаке. – Не пристаю.
Он еще повозился рядом, потом нетерпеливо потряс Алину за плечо:
– Слушай, а ты того белобрысого знаешь? Знакомая морда.
Алина пожала плечами. Морда! На себя посмотри!
– Где-то я его видел… Черт, никак не вспомню, прямо ломает всего!
– Может, в кино? На какого-нибудь Брэда Питта похож.
– Да иди ты, – отмахнулся Ванька, – тоже мне, Питт! В жизни я его видел, Питта этого, а не в кине твоем. Но где, елки-палки, где?..
Он пересел за свою парту и с потешным недоумением уставился на новенького.
В класс вплыла Борисовна, вся праздничная, с высокой гулькой и темно-морковными ногтями. Пальцы в облупленных кольцах, на крупных ушах – бледные капли сережек. Алина вздохнула под капюшоном. Прежние, почти африканские серьги нравились ей куда больше. Покачиваясь, они хрипло тянули «и-и-е-е-е…», и Борисовна делалась похожей на седую негритянку с коровьими глазами.
Все встали, гремя стульями. Красавица Ермакова, староста, выбежала с букетом. Оттараторила заученное «Дорогая-алла-борисна-с-новым-учебным-годом-пусть-он-будет-очень-очень-хорошим…» и сделала глупый книксен. Верзила Горев фыркнул, а Ванька так воодушевленно уставился на загорелые Ермаковские ноги, что Алине захотелось его треснуть.
Борисовна чопорно приняла белые гладиолусы, кивнула:
– Спасибо, Инга! Очень красивые.
– Не, ну нормально?! – Тощий Дерюгин, почему-то прозванный в классе Медведем, шлепнул по парте дневником. – Как будто одна Ермакова с цветами пришла!
– Подарите и вы, Антон. – Борисовна протянула сухонькую ручку.
Той же чести удостоились отличница Карина Дасаева и подруга Ермаковой Анютка, похожая на приболевшую овцу. Остальные букеты было велено положить на стол. Алина шмякнула астры поверх общей кучи и снова затаилась под капюшоном.
Борисовна оглядела цветочный монумент, удовлетворенно кивнула и поманила кого-то с задних рядов:
– Вы двое, идите сюда.
Чернокожий и тот, светлый, вышли к доске. Светлый почему-то с рюкзаком.
– Ребята, вот наши новенькие. Игорь Ситько и Александр Чернышов.
Чернокожий, звякнув металлом, растрепал каштановые вихры и заученно пробасил:
– Че́рнышев! Ударение впереди, после «ш» идет «е», – потом добавил: – Зовите меня Алекс или Винт, последнее рекомендуется.