— Как ты смогла пожертвовать собой и отдать меня ему? — спросил я. — Это, должно быть, была очень тяжелая жертва.
— О Луций, это разбило мое сердце! — закричала она. — Но это было ради тебя, только ради тебя. Тогда я была бедна, почти нищая. Вот что ждало бы тебя, если бы ты остался у меня. А Флавий был римским сенатором, представителем самого Цезаря. Он мог так много тебе дать, а я могла так мало. Ведь тогда ничего этого не существовало, — добавила она, указывая на богатые драпировки, скрывающие стены. — Все это я завоевала с тех дней, когда поняла нравы и слабости людей, но тогда я была бедна, у меня не было друзей, настоящая нищая. И потому, когда Флавий вернулся из Рима и потребовал тебя, я не могла отказать ему, хотя отдать тебя было для меня все равно, что вырвать мое сердце. Он тоже был одинок и в некотором роде его горе было еще больше моего. Ведь для него ты был живым духом его любви, единственным, что давало смысл его существованию. И я вернула тебя ему, чтобы ты воспитывался как римлянин, как его сын от его законной жены, ведь правда о случившимся в Кесарии была известна лишь мне и Британнику. Я поставила лишь одно условие, что когда ты достигнешь совершеннолетия, он откроет тебе, кем на самом деле была твоя мать, чтобы ты узнал, что ты наполовину еврей и наполовину римлянин, и чтобы ты сделал выбор между нашими мирами.
— Я не могу сделать выбор, — заметил я, — пока не поговорю с Ревеккой. Ради нее я обрублю все связи с Римом. Если она отвергнет меня и примет Иосифа бен Менахема…
— Что тогда? — спросила Мариамна. — Неужели ты до того ослеплен похотью, что не видишь ничего, кроме хорошенького личика? Разве в вопросе выбора между нашими народами не замешены более значимые вещи?
Я ничего не мог ответить, но стоял смущенный и молчаливый. Мариамна протянула ко мне руки и заговорила тем мягким тоном, которым матери говорят с заблудшими сыновьями.
— О Луций, не думай лишь о Ревекке и о любви. Красота женщин уходит. В молодости я тоже была красива, но взгляни на меня сейчас. Пусть твоим выбором управляет разум, а не страсти. Возвращайся к нам, Луций, возвращайся к народу твоей матери. Выбери Иерусалим и отвергни Рим. Что такое Рим? Ведь при всей своей грандиозности, Луций, Рим пустой город. Его сердцем являются цирки, где рабы и гладиаторы убивают друг друга на потеху толпы. Что можно сказать о народе, который забавляется подобным образом? Как может эта мясная лавка сравниться с золотой славой Иерусалима, чьим сердцем является Храм, и чья цель — прославление Бога? Как могут боги Рима сравниться с нашим Богом? Разве их лохматый Юпитер и изъеденная молью Минерва могут сравниться с Яхве, вечно неизменным?
От этих слов мое сердце заколотилось, потому что они отвечали мыслям, которые часто посещали меня. Как я желал в этот момент принять окончательное решение войти в древнее сообщество евреев и принять их веру. Я видел слабость Рима, его уродство, грубость и молочность. Его боги были лишь собранием неловких кукол, по большей части позаимствованных у греков, его мораль отвращала, его развлечения деградировали, даже его система законов более ничего не значила, потому что какой толк в благородной системе законов, когда любой тиран или сумасшедший, одевающийся в пурпур, мог нарушить любой из них и править в соответствии со своими капризами? И все же, хотя я так ясно видел его слабость, разве я мог не осознавать все величие Рима? Он распространяет свою власть по земле словно покров. Он создает порядок из хаоса и объединяет разделенное. От Британии на западе до Пальмиры на востоке он распространяет свою власть и мир, знаменитый Pax Romana[13]. Его легионы отбрасывают варварские орды, которые иначе хлынули бы через Альпы и потопили бы нас в нашей собственной крови. Какая еще цивилизованная власть могла дать такую защиту? Египет был лишь тенью своего прошлого. Некогда могущественный Вавилон медленно умирал. Светлый огонь греков погас в их междоусобицах, а империя Александра Македонского исчезла после его смерти. Из всех этих держав, какая-то столь могущественных, лишь Рим оставался держать щит между цивилизацией и варварством.