— Да ладно, не секрет никакой. — Таня засмеялась. — Я всегда знала, что приемная. Нет, мне этого не говорили, но я же и сама поняла, я ведь отличаюсь от остальных. Очень сложно утаить от ребенка факт удочерения, если этот ребенок настолько отличается от остального семейства. А потому, когда я поняла, что не такая, как мои братья и сестры, то просто спросила у мамы, как так вышло. И она сказала, что моя родная мать-наркоманка бросила меня в роддоме. Вот так, совершенно спокойно, как что-то само собой разумеющееся, и я тоже спокойно к этому отнеслась. Мама говорит, что у меня был брат-близнец и он не выжил, а я… А мама тогда лежала в роддоме вместе с той наркоманкой, она в тот же день родила моего брата Милоша, а буквально через час привезли и эту, положили в мамину палату — ну, не захотел никто с цыганкой в одной палате быть, мама одна лежала, и наркоманку — куда ж, если не к цыганке! Ну, а та родила очень быстро и тут же написала отказ, побежала дозу искать, а врачи попросили маму кормить меня грудью, молока у мамы было много. Это я сейчас такая вот, кровь с молоком, а тогда, мама говорит, была крохотная и тощая, в чем только душа держится. Ну, и ломка у меня была, мама говорит, кричала я день и ночь от боли, но мама качала меня, кормила грудью, песни пела — я от них затихала, и когда пришло время выписываться из роддома, она не смогла оставить меня там. Отец и бабушка сначала спорили, но мама настаивала, и они в конце концов согласились. Конечно, цыганской семье было непросто получить разрешение на удочерение ребенка, но я со своей ломкой и мамашей-наркоманкой была не нужна нормальным усыновителям, а моя мама умеет добиваться своего, вот я и оказалась в этом доме. Имя мне дали не цыганское, чтобы не создавать в будущем проблем — люди разные, на все вопросы не ответишь, знаешь ли. Но я росла в большой счастливой семье, у меня есть любящие родители, братья и сестры, и бабушка есть, мне дали образование, купили квартиру, меня до сих пор одевают-обувают, покупают золото, как у нас полагается покупать дочерям, и я больше живу здесь, чем в своей квартире. Я, понимаешь ли, на особом положении, потому что по крови не принадлежу к цыганскому роду и не обязана подчиняться законам, обязательным для каждого цыгана. Очень удобно, кстати, мне нравится жить со своей семьей. На работе, конечно, никто не знает, что я из цыганской семьи — иначе нельзя, предубеждение и ксенофобия в нашем обществе ужасные. Нет, я своей семьи не стыжусь, но отец сказал, что так будет лучше.
Сима видела за ужином Таниного отца — высокого, очень худого, с небольшими темными глазами и копной кудрявых седеющих волос. Он за ужином больше молчал, но было видно, с каким уважением относятся к нему присутствующие.
Таня сняла с кровати покрывало и, взглянув на Симу, вздохнула:
— В моей пижаме ты, худышка, утонешь. Погоди, я у Циноти сейчас одолжу что-нибудь для тебя.
Она метнулась из комнаты, Сима осталась одна. У нее не на шутку разболелась голова, а таблеток с собой не было. Эти головные боли преследовали ее с самого детства, и она как-то научилась справляться с ними, но в обычный день у нее были с собой таблетки, а сегодняшний день обычным не назовешь, и мигрень нахлынула, как цунами, и Сима обессиленно опустилась в кресло, стоящее в углу. Мир стал серым и покачнулся.
— Эй, ты что?
Неугомонная Таня уже вернулась, неся в руках что-то, отливающее шелком, но Симе ни до чего нет дела, боль сбила ее с ног. Сима знает: теперь пару дней она не сможет нормально функционировать. И надо же было такому случиться, что мигрень застала ее в чужом доме! Как теперь быть, неизвестно.
— Погоди, я бабушку позову.
Таня метнулась из комнаты, а Сима закрыла глаза и застонала. Раньше, когда такое случалось, она ложилась в кровать, обнимала Сэмми, и боль немного утихала, но теперь Сэмми нет, и кровать в ее пустой квартире тоже недоступна, и зачем нужна сейчас еще и бабушка, непонятно. Чем тут поможет какая-то бабушка, когда мир становится таким, а Сэмми в нем больше нет.
— Давай-ка в кровать ее уложим.
Сима не слышала, как вошла старушка. Впрочем, старушкой эту даму назвать сложно, Сима еще за ужином рассмотрела главу здешнего семейства: высокая, очень худая и прямая, совершенно седая женщина с кожей какого-то медного цвета, с темными внимательными глазами, одетая в традиционный цыганский наряд. И только большие натруженные руки в массивных золотых браслетах выдавали ее почтенный возраст.
— Танюшка, расстели одеяло, не стой.
Старуха тронула Симу за плечо: