– Вернись! – тревожно крикнула Хоуп, в которой тут же проснулся инстинкт городской матери. – Немедленно!
Милли заколебалась, и Хоуп успела поймать ее за капюшон. Взяв детей за руки, она повела их к входной двери.
– А где папа? – с любопытством спросила Милли. «Хороший вопрос», – подумала Хоуп. Ей представлялось, что Мэтт выбежит навстречу, обнимет их и скажет, как он соскучился по ним за эти десять дней. Наверно, она просто насмотрелась телевизора. Мужья выбегают из дома с распростертыми объятиями только в «мыльных операх» и романтических драмах. В реальной жизни они делают это только тогда, когда умирают с голоду, а жена приезжает из магазина с продуктами.
Хоуп постучала в дверь. Ответа не последовало. Спустя несколько секунд она нажала на ручку, и дверь со скрипом приоткрылась. Войти или нет? Она колебалась, пока в небе не раздался зловещий раскат, возвещавший, что они рано обрадовались сухой погоде. Проливной дождь обрушился на них внезапно, как тропический шторм.
– Вперед! – весело сказала Хоуп детям, распахивая дверь настежь.
Однако внутри пряничная избушка оказалась совсем другой. Прежде всего Хоуп поразил холод. В доме царила арктическая стужа. Каменные полы, каменные стены и полное отсутствие источника тепла только усиливали это впечатление. Все в доме ка-залось сырым и холодным. Хоуп представляла себе деревянную мебель ручной работы, занавески с оборками и сверкающую чистоту. Но перед ней была просторная голая комната без всяких занавесок. Единственным предметом мебели был кофейный столик и два древних твидовых кресла с засаленными сиденьями и спинками.
Хоуп сжала руки детей и с ужасом осмотрелась по сторонам. Тут нельзя было жить! Клочья паутины, свисавшие с потолка, ка-зались самой легкой из проблем. Мэтт заставил переехать сюда всю семью, но вместо уютного коттеджа их ждал заброшенный сарай… Хоуп захотелось заплакать, но тут ее мысли прервал шум мотора и стук двери.
– Милли, Тоби! Прости за опоздание, дорогая. Меня задержал дождь.
Мэтт влетел в комнату. К его лбу прилипли мокрые волосы, на плечах болталась какая-то незнакомая куртка, на ногах красовались заляпанные грязью резиновые сапоги, а лицо сияло радостной улыбкой.
Он быстро поцеловал Хоуп, а потом подхватил ребятишек и прижал их к себе.
– Соскучились по папе? – спросил он.
– Да! – басом ответила Милли и уткнулась ему в плечо. Хоуп пришлось прервать эту трогательную семейную сцену.
Ей очень не хотелось быть похожей на ведьму, которая напомнила Белоснежке, что семи гномам требуется служанка, но другого выхода не было. Тем более что ее саму Мэтт не обнял.
– Мэтт, – сказала она безмятежным тоном, чтобы не пугать детей, – нам нужно поговорить. Ты в самом деле считаешь, что здесь можно жить? Мы же простудимся насмерть! Я вижу, ты не ударил палец о палец, пока нас не было!
– Ну да, я жил у Финулы… – смущенно пробормотал Мэтт. – Мы все пока можем поехать туда, а в понедельник появятся рабочие…
– Мэтт, неужели вы не сообщили Хоуп, что дом еще не готов? – раздался низкий женский голос. – Аи, как нехорошо! Вас надо отшлепать.
Хоуп обернулась. На пороге стояла высокая полная женщина лет сорока с лишним, облаченная в развевающиеся одежды. На ней были широкие розовые в цветочек брюки типа пижамы, просторный жакет и лихо заломленная шляпа. Довершала картину длинная шаль из шотландки.
– Хоуп, познакомься с Финулой Хедли-Райан, главой и светочем общины художников Редлайона, которая успела принять меня в Центр творчества вопреки всем правилам.
Финула подплыла к Хоуп и протянула ей веснушчатую руку, украшенную золотыми кольцами старинной работы. Однако эффект слегка портил дешевый алый лак, из-под которого просвечивали пожелтевшие ногти.
– Я думаю, что вам не до новых знакомств, когда дом напоминает потерпевший крушение космический корабль, – грудным голосом сказала она. – Мэтт, почему вы не предупредили бедную девочку, что здесь жить нельзя? Ведь ее же мог хватить удар! О чем вы думали?
– Конечно, я страшно виноват. – Мэтт чарующе улыбнулся Финуле. – Просто мне очень хотелось, чтобы Хоуп поскорее приехала. А если бы она узнала, сколько здесь предстоит работы…
– Но дети не смогут здесь жить! – в отчаянии воскликнула Хоуп. Пережитый шок пересилил нежелание решать свои личные дела при посторонних. – Нам придется остановиться в гостинице.
– Ни в коем случае! – решительно заявила Финула. – Вы остановитесь у меня. Единственная гостиница, которая есть в этих местах, пятизвездочная, и номер в ней стоит целое состояние. Мы будем рады принять вас у себя. Через пару дней ваш дом будет не узнать, но сейчас, конечно, детям в нем делать нечего.
Она наклонилась и погладила Милли по щеке. Девочка, которая терпеть не могла, когда к ней прикасались незнакомые люди, неожиданно улыбнулась ей.
– Какая славная малышка, – вздохнула Финула. – Моему Кормаку уже двенадцать, его не очень-то потискаешь, но в этом возрасте они просто прелесть.
Вспомнив о скандале, который Милли устроила по дороге из аэропорта, Хоуп выдавила подобие улыбки и подтвердила, что малышка действительно славная.
– А теперь ступайте за мной, – велела Финула. – Вашу машину может взять Мэтт.
Через несколько минут она усадила Хоуп и детей в старый зеленый фургончик, ободранный до такой степени, что полосы краски остались только на дверцах. Внутри машина была не лучше, чем снаружи. На заднем сиденье лежали грязные резиновые сапоги, а на полу валялось несколько старых непромокаемых курток, от которых пахло сырой псиной.
Фургончик стремительно несся по узкой дороге. Хоуп сидела молча. Она так устала от дороги и так сердилась на Мэтта, что не могла поддерживать светскую беседу. К счастью, Финула болтала без передышки и не ждала от нее ответов.
– В нашей общине постоянно живет семнадцать человек. Главным образом художники, но есть три прозаика и два поэта. Я уверена, что вы слышали имя Майры Ник-Чиннейд.
Не успела Хоуп покривить душой и кивнуть, как Финула продолжила:
– Удивительная поэтесса! Настоящий лирик. Кроме этих семнадцати, о которых я говорила, сюда в течение года приезжают по крайней мере двести художников и писателей, и мы прекрасно проводим время. Я живу здесь уже десять лет; мы с Сиараном – кстати, он писатель – приехали сюда из Дублина. Теперь я не вернусь в большой город за все золото мира! Здесь нет ни круглосуточных магазинов, ни высотных зданий. Это настоящий рай.
Хоуп, тосковавшая по круглосуточным магазинам и высотным зданиям, промолчала.
Финула описала всю общину художников, рассказала, как часто они встречаются в Центре творчества (насколько могла судить Хоуп, это происходило каждый день) и как там кипит жизнь (еженедельные обеды в разгар сезона и два творческих семинара в течение года). Хоуп уже слышала об этом от мужа, но она и не подозревала, что эта община представляет собой нечто вроде секты религиозных фанатиков. Ее тревога становилась все сильнее. Интересно, есть ли здесь другие женщины с маленькими детьми?
– Местные жители не слишком докучают нам, – усмехнувшись, добавила Финула. – Считают нас отпетой богемой!
Хоуп поняла, что Финуле нравится быть «отпетой богемой». Сама она чувствовала себя по сравнению с ней серой мышью. Господи, неужели ей тоже придется пользоваться яркой декоративной косметикой, носить шали и ночную рубашку «либерти» вместо платья?
Они остановились у большого деревянного дома, стоявшего посреди сосновой рощи. В отличие от коттеджа, дом был в прекрасном состоянии. По обе стороны крыльца стояли ряды огромных ваз с карликовыми хвойными деревьями, а слева от веранды был разбит полосатый тент, под которым красовалось кресло-качалка. В таком доме было бы не стыдно снимать фильмы из сельской жизни.
– Входите. Сейчас мы будем кормить малышей, – распорядилась Финула.