Он судорожно вздохнул. Вера уже почти кричала. Она разозлилась, значит, ей не безразлично уйдет он или останется?
– Вера…
– Ты обещал не оставлять меня. Не уходи. Позволь себе быть счастливым, наконец. Не беги сам от себя. Ведь можно быть здесь и сейчас, а не терзаться понапрасну бесконечно обращаясь к тому, что было. Ты слышишь?– по ее щекам катились слезы. Филимон стоял, не двигаясь, с непроницаемым лицом, как застывшее изваяние. Она опустила глаза, видимо решив, что ей не достучатся до него, что она не сможет объяснить, что нельзя отказываться ото всего из-за того, что было до этого. Бросив на него печальный взгляд, она повернулась и пошла по занесенной снегом дорожке по направлению к воротам.
Филимон смотрел вслед маленькой фигурке идущей по заснеженному госпитальному парку. Сердце разрывалось в груди полковника Филимонова, и на какой-то миг у него мелькнула надежда, что сейчас оно не выдержит и, наконец, действительно разорвется. Но нет, он был на удивление крепок. Вместо того, что бы умереть в самолете по дороге из Сирии, как предсказывал врач, он взял и выжил. И вот теперь стоит здесь, на крыльце военного госпиталя и смотрит как дурак, как уходит от него любовь всей его жизни. А он такой идиот и трус, что сделал все, для того что бы она ушла. Он ведь сам хотел этого, потому, что ему легче страдать, чем, попытаться прикоснуться к этой любви, почувствовать ее.
– Вера!– после ранения он еще не мог орать во все горло, и она не услышала слабый крик, вырвавшийся из его груди. Он побежал за ней.– Вера!
Обернувшись, она смотрела на него, как он, задыхаясь подходит к ней и на лице ее были написаны и злость, и радость, и сочувствие, и даже насмешка, всего по не многу.
– Ты решил вернуться обратно в свою палату? Чего ты тут носишься и орешь? Ты не в курсе, что тебе нельзя, что у тебя легкое прострелено? Ну почему мужчины такие идиоты? Почему у вас все так сложно?
В груди болело, но Филимон не обращал на это внимание. Он подошел к ней и, обхватив ее голову своими ладонями поцеловал. Он, наконец, целовал губы, о которых мечтал столько лет. Она обняла его за шею и тихонько засмеялась.
– Пообещай, что больше не будешь пытаться сбежать. Потому, что в следующий раз я могу не успеть, совершенно случайно, тебя перехватить. И тогда остаток дней мне придется потратить на поиски тебя, вместо того, что бы провести их с тобой.– сказала она заглядывая в голубые глаза, которые сейчас не были холодными. В них было целое море любви и нежности. Он прижал ее к себе.
– Я люблю тебя. Я очень давно люблю тебя.– Сказал он.
Сверху падали мягкие пушистые хлопья. Земля казалась прекрасной, как в сказке. Она была одета в чистое белое одеяние. Непорочная, нетронутая красота, как обещание, чего-то нового и необыкновенно хорошего.
Они вызвали такси и пока ждали его на улице, перед воротами госпиталя, Вера спросила:
– И какие у тебя теперь планы?
Филимон пожал плечами.
– Нужно жилье снять. С базы я уволился.
Он чувствовал смущение. Он не знал, что будет дальше, не знал как себя с ней вести. Он был весь в ее власти. Выросший в деревне Филимон, никогда не отличался стеснительностью или застенчивостью. Он, если этого требовали обстоятельства, мог вести себя нагло, даже по-хамски. Но рядом с ней он чувствовал себя робким подростком, который с замиранием сердца боится и жаждет в первый раз поцеловать девушку и ни как не может, решиться, это сделать. Мнется и краснеет и выглядит в глазах этой самой девушки глупым и смешным. Он ничего не мог с собой поделать. Он ругал себя и злился. «Да будь ты мужиком, идиот!». Но ничего не помогало. Он все еще боялся ее. Не так как раньше, теперь он боялся ее разочаровать. Ему казалось, что сейчас она посмотрит на него, и поймет, что в нем нет ничего особенного. Что он не стоит ее внимания. Ему казалось, что вот-вот она скажет: «Извини, Дима, я ошиблась. Ты хороший, но мне ты не нужен». Но вместо этого она взяла его за руку и, посмотрев ему в глаза сказала:
– Я, конечно, понимаю, что приличные женщины такого не говорят. Но, видимо, я ужасно не приличная. Может быть, ты не будешь искать жилье, а поедешь к нам?– в ее глазах плясали веселые искорки. Ее ужасно забавляло его смущение, написанное у него на лице. На суровом лице грозного полковника, приводящего в трепет своих подчиненных и своих врагов, эта юношеская робость выглядела необыкновенно трогательно. Вере хотелось погладить его по голове и затем, прижав к себе эту бестолковую голову, сказать, что не нужно ее бояться. Что он такой замечательный, он ее герой, и, что он вернул ее к жизни, и что ему нужно гордиться собой, а не смущаться, неуверенно переминаясь перед ней, как школьник, не выучивший урок, мнется перед строгой учительницей.