— Так было же слишком много жертв. По десять наших убитых на одного убитого немца, — вставил свое слово внук.
— Да, потери были большие, Леха. Конечно, не десять за одного, но много наших полегло от немецких пуль, снарядов, бомб и мин, особенно, в начале войны. В первую зиму очень много горожан умерло от холода и голода. Зато крепко завязли фашисты здесь, вот, даже, на этом самом месте, где наш дом стоит. И не смогли они пройти дальше никуда, потому что выдохлись. Не хватило у них силенок. Обломали они о нашу оборону свои зубы. Поперхнулось фашистское чудище костями наших мертвецов. Большую часть войны немцы возле Питера проторчали без толку, пока мы не прогнали их назад в Германию.
Дед разнервничался, закашлял, и, выйдя на балкон, нервно теребил край теплой домашней пижамы. На глазах у него выступили слезы. В этот момент он вспомнил близких, друзей и знакомых, и даже малознакомых случайных людей, кого он когда-то видел лишь мельком, погибших на той войне. От нахлынувших воспоминаний сердце ветерана сжалось, а глаза увлажнились. Внук что-то почувствовал, вышел следом и, взяв деда за руку, вдруг совсем другим тоном тихо попросил:
— Деда, ты не обижайся. Может, я и правда, мало знаю, так ты расскажи мне, а то только в интернете я про войну читал, да в учебниках скучных. Ты же сам на той войне был, но ты никогда про то время почему-то не говоришь. Так расскажи, а я послушаю и знать буду. Потом и сочинение правильно смогу написать.
Старик перестал теребить пижаму, прокашлялся, вытер глаза носовым платком, внимательно посмотрел на внука и начал рассказывать:
— Даже не знаю, с чего и начать. Наверное, вот с этого места, где мы стоим. Наш балкон, как наблюдательный пункт на нейтральной полосе. Представь, что мы осматриваем позиции. Совсем близко за нашей спиной, где проходят улицы Партизана Германа и Авангардная, располагался пригородный поселок Урицк, по которому проходил передний край обороны. В Южном Приморском парке, что сразу за нами, между Петергофским шоссе и заливом начиналась передовая линия наших окопов, которая тянулась влево по речке Дудергофке до Пулковских высот и дальше, в обход Пушкина, по речке Кузьминке к Колпино, оттуда шла к Неве и там продолжалась по правому берегу реки до самой Ладоги. Прямо перед нами, по берегу Финского залива, немцы стояли до конца Петергофа, а дальше начинался Ораниенбаумский плацдарм. Справа впереди в Кронштадте и сзади в гаванях, на реках и каналах располагался флот и стрелял по врагу всеми своими крупнокалиберными орудиями из глубины нашей обороны. Мощный у нас тогда был флот на Балтике.
Немцы подошли сюда уже в начале сентября первой военной осени и застряли надолго. Фронт уплотнился, наши укрепились, фрицы тоже окопались. К первой военной зиме на большое наступление под Ленинградом сил ни у врагов, ни у нас уже не было, потому бились на небольших участках в тактических позиционных стычках. То они захватывали пару наших позиций, то мы контратаковали, выбивали немцев из занятых окопов и захватывали небольшие участки их траншей. Местность, где наш дом стоит, много раз переходила из рук в руки. Возможно, что под самим нашим домом и вокруг него в толще грунта до сих пор лежат убитые с остатками оружия и униформы. В войну тут болотце было, которое пытались и наши, и немцы переходить под огнем, потом, через много лет, еще при Брежневе, метра два земли над болотом насыпали и вот, несколько лет назад, начали дома эти строить. Котлованы глубоко не рыли, сваи бетонные вбивали. Так что, весь прах там, в глубине, до сих пор покоится. И в парке тут неподалеку, под слоем дерна погибшие до сих пор лежат. Да и по всей линии обороны лежат, потому что далеко не всех тогда хоронили. И не только мы, а немцы тоже.
Часто бывало, что не могли вытащить убитых и даже раненых из-под обстрела. Иногда просто прилетали на позиции тяжелые снаряды или авиабомбы и, взрываясь, закапывали солдат лучше любых могильщиков, разрывали бойцов на мелкие кусочки и перемешивали с землей так, что ничего потом от этих людей не находили. Раскопки, конечно, на передовой не проводил никто, только траншеи выравнивали и дальше воевали. Осматривали после боя командиры воронки, записывали своих потерянных воинов в списки пропавших без вести и навсегда о них забывали. Очень страшное время было, потому и говорить про него тяжело.
К удивлению Александра Евгеньевича, внук не перебивал его, слушал внимательно, с умным и серьезным видом.
— Вот что, Алешка. Вижу, что интересно тебе. Давай, нальем чаю и сядем на кухне, рассказ этот не быстрый, — предложил дед.