Несколько раз приезжала Марисоль с родителями, сеньором и сеньорой Родригес. На глазах у взрослых, принимая соболезнования Марисоль, Эсперанса копировала утонченные манеры мамы. Но как только стало возможно, девочки попросили разрешения выйти, поднялись в комнату Эсперансы, сели на ее кровать, взялись за руки и горько заплакали.
Дом был полон посетителей, и их вежливые тихие голоса сливались в неясное жужжание. Мама была ко всем внимательна и со всеми радушна, как будто ее главной задачей было развлечь гостей. Вечером дом опустел. Теперь, когда по комнатам не разносился радостный голос отца, они казались слишком большими, и гулкое эхо шагов только усиливало печаль обитателей дома. Абуэлита каждую ночь сидела у маминой постели и гладила ее по голове, пока та не засыпала, а после этого бабушка садилась с другой стороны и так же успокаивала Эсперансу. Но вскоре девочка просыпалась от едва слышного маминого плача — или ее плач будил маму. И тогда они сидели обнявшись до самого утра.
Эсперанса не хотела открывать подарки. Глядя на них, девочка каждый раз представляла, какой прекрасный праздник мог бы у нее быть. В конце концов как-то утром мама настояла, чтобы она посмотрела, что ей подарили:
— Папе бы этого хотелось.
Бабушка протягивала Эсперансе подарок за подарком, и она механически открывала коробки и пакеты и складывала на стол их содержимое. Белый кошелек с четками для воскресной службы от Марисоль, нитка голубых бус от Читы, книга «Дон Кихот» от бабушки, красивый вышитый шарф от мамы. Наконец, Эсперанса открыла коробку, в которой должна была лежать кукла. Она не могла избавиться от мысли, что это последний подарок от папы.
Дрожащими руками она сняла крышку и заглянула внутрь. На кукле было чудесное платье из белого батиста, черные волосы покрывала белоснежная кружевная мантилья. Огромные глаза задумчиво смотрели на Эсперансу с фарфорового личика.
— Ах, она похожа на ангела! — сказала бабушка, вытаскивая платок из рукава и вытирая глаза. Мама ничего не сказала, только протянула руку и дотронулась до кукольного лица.
Эсперанса не могла говорить. Ее сердце разрывалось от боли. Она прижала куклу к груди и вышла из комнаты, забыв про другие подарки.
Дядя Луис и дядя Марко приходили каждый день, сидели в папином кабинете и «заботились о семейном бизнесе». Сначала они оставались только на несколько часов, но скоро их «забота» стала разрастаться, словно тыква в огороде Альфонсо — ее гигантские листья хищно раскинулись вокруг, мешая другим растениям; дяди стали проводить у них каждый день, пока не темнело, завтракая, обедая и ужиная на их ранчо. Эсперанса знала, что маме нелегко давалось их постоянное присутствие.
Наконец пришел нотариус зачитать завещание. Мама, Эсперанса и бабушка были в черных платьях, как полагалось. В кабинет вошли дяди.
Немного громче, чем следовало, дядя Луис сказал:
— Рамона, горе вам не к лицу. Надеюсь, вы не будете носить черное весь год!
Мама ничего не ответила, сохраняя спокойствие.
Они кивнули Абуэлите и, как обычно, ничего не сказали Эсперансе.
Взрослые начали разговор о банковских займах и вкладах. Все это показалось Эсперансе слишком сложным, и она слушала их рассеянно. С тех пор как умер отец, она не заходила в кабинет. Девочка осмотрелась: папин письменный стол и книги, мамина корзина для вязания с серебряными крючками, которые папа купил ей в Гвадалахаре, стол у входа, на котором лежали папины садовые ножницы, а за двойными дверями — папин сад. На письменном столе лежал ворох дядиных бумаг, а ведь у папы на столе всегда был порядок. Дядя Луис сидел в папином кресле, как в своём собственном. А потом Эсперанса заметила пряжку — папину пряжку на ремне дяди Луиса. Это было неправильно. Все было неправильно. Дядя Луис не должен был сидеть в папином кресле. Он не должен был надевать папину пряжку с клеймом ранчо на свой ремень! В который раз она вытерла слезы, бегущие по лицу, но сейчас это были слезы негодования. Мама с бабушкой возмущенно переглянулись. Чувствовали ли они то же, что и она?
— Рамона, — сказал нотариус, — ваш супруг, Сиксто Ортега, оставил этот дом и все его содержимое вам и вашей дочери. Кроме того, вы будете ежегодно получать доход от виноградников. Как вы и сами знаете, здесь не принято оставлять землю женщинам, и, поскольку банк Луиса давал вашему мужу ссуды, Сиксто завещал землю ему.