У меня осталось глубокое впечатление от его взгляда, когда он слушал кого-то, молча слушал всем своим существом. Отвечая словами только на вопросы, облеченные в слова, он, особой интонацией голоса, улыбкой, взглядом передавал то, что нельзя ни услышать, ни понять обычным разумом -- ибо когда есть слова, то разум своим привычным ассоциативным механизмом стремится прийти к тому или иному умозаключению, не доходя до более многогранного понимания.
Иногда он шел в лобовую атаку -- отношением, образом действий, жестом или сказанным словом. То, что он говорил в такие моменты, воспринималось не сразу. Вы принимали удар; вы чувствовали, что заслужили его. Вы не могли ни объяснить, ни понять этого, но это было настолько правильно, что дальнейшее обсуждение было невозможно. Обычные средства защиты были бесполезны.
Я ощущала и видела в нем качество внимания, от которого ничто не ускользает. Он казался небрежным, как дюжина туркестанских тигров, но всегда был готов внезапно наброситься, действовать, внимать всему, даже в состоянии покоя. Львы и тигры не спят. Никакого волнения, но точное и мощное действие в тот момент, когда возникает потребность.
В его присутствии истина проступала, как под резцом гравера. Малейшее малодушие, мельчайшая ложь или отклонение -- пусть непреднамеренное и незначительное -- неизменно обнаруживались просто благодаря его присутствию. Он поощрял искренность и сталкивал вас с вашей собственной слабостью, неспособностью быть искренним даже с самим собой.
Я часто слышала фразу: "Стать взрослым". Это была одна из основных идей его работы: повзрослеть благодаря собственным усилиям.
Я встретила месье Гурджиева в 1941, после изучения его идей у мадам де Зальцманн и была представлена ему в составе всей группы. Париж был тогда оккупирован немцами.
В один из вечеров я помогала месье Гурджиеву готовить еду для группы, которая должна была вскоре прибыть, когда кто-то позвонил в дверь и заявил, что ему нужно срочно переговорить с ним. Месье Гурджиев впустил пришедшего и сказал, чтобы я приготовила десерт. Я часто видела, как он делает его и помогала в приготовлении. Было уже поздно и мне нужно было поторапливаться.
Я никогда не делала десерт сама, и была в шоке от ответственности, свалившейся на меня. Сымпровизировать такой рецепт, который готовился каждый раз по-разному, более чем для двадцати человек, в доме месье Гурджиева, который всегда готовил сам, причем с таким искусством, вкусом, изысканностью и замечательным знанием кухонь многих стран, казалось просто невозможным... Я взяла себя в руки. Здесь и сейчас я столкнулась с задачей, которую, возможно, и не сумею выполнить. Вспоминая все его движения, я начала собирать необходимые ингредиенты.
В рецепте сочетались разные сорта фруктовых желе, джемы, йогурт, сливки и различные специи, которые я подбирала и постепенно смешивала, изо всех сил сосредотачиваясь на необходимых количествах и пропорциях. Я делала все на глаз, и когда мне показалось, что я более или менее подошла к искомому, я попробовала... да! Вкус был близок к ожидаемому результату; я подумала, что можно было бы добавить еще сахара, но побоялась сделать десерт приторным. Пришли люди, поэтому я оставила все как есть.
Я разыскала месье Гурджиева в комнате для специй, где он обычно принимал людей для приватных бесед. Он взглянул на меня и спросил, приготовила ли я десерт, на что я ответила: "Да, месье, но я думаю, что сахара... достаточно". Месье Гурджиев повернулся к своему гостю, попросив того объяснить по-русски, почему слово "достаточно" было произнесено нерешительно. Получив ответ, он пожал плечами и проворчал: "Достаточно или недостаточно?". Я разволновалась. Из-за общего стола были слышны вопросы, голоса и смех.
Я была на кухне, когда услышала из гостиной рев, несомненно принадлежащий месье Гурджиеву. Что бы это значило? Я отправилась взглянуть.
Когда я вошла в комнату, все уставились на меня. Месье Гурджиев тоже напряженно смотрел на меня, держа над десертом -- "моим" десертом -- чайную ложку. Он спросил: "Вы... приготовили этот десерт?" Можно было слышать, как муха пролетит. Я видела, как я стою лицом к лицу с месье Гурджиевым, ощущая на себе силу его неотступного внимания, глядя ему в глаза, ощущая взгляды всех остальных. Я припомнила все детали своих действий и ответила: "Да!".
Долгая тишина... все смотрели выжидательно. Насколько я могла вспомнить, я не совершила каких-либо ошибок. Не моргнув глазом, я выдерживала его взгляд. Он отвечал тем же. Прошел долгий момент... Затем он издал звук, мягкий катящийся звук и, обратившись к мадам де Зальцманн, сказал: "Харашо!". Мне показалось, что я упаду в обморок. Это слово, после того, как я так боялась, что "мой" десерт окажется неудачным, раздалось словно обухом по голове. Но насколько мне было приятно от того, что я сделала все верно!
Затем, повернувшись ко мне, месье Гурджиев взял свою тарелку и предложил мне. Я уже не знаю, что было потом. Испытание было настолько напряженным, что в моей памяти осталось только внутреннее исследование, которому я подверглась, глядя прямо в глаза месье Гурджиеву, чей взгляд глубоко проникал в меня.
Этот эпизод доставил мне глубокую и тихую радость, происходящую, естественно, благодаря моему успеху в трудном испытании, но также и от встречи лицом к лицу с месье Гурджиевым, в ходе которой я со всей искренностью вспоминала, какую же ошибку я могла совершить, ни разу не опустив взгляд, и еще оттого, что проверка была выдержана во всеобщем присутствии, в этой переполненной комнате. Все это было очень, очень важно для меня. Перед ним я чувствовала такое доверие, что главным было даже не то, что я могла допустить ошибку, а узнать, в чем же она заключалась; это было самым главным. Мои чувства подсказывали и, несмотря на прошедшее время, я до сих пор знаю, что даже если бы я и сделала ошибку, месье Гурджиев никогда бы не позволил себе оскорбительного замечания. Вся эта инсценировка служила именно тому, чтобы я осознала, как делать что-то хорошо и безошибочно.
Удивительно, что даже сегодня, вспоминая этот эпизод, я чувствую себя возрожденной, настоящей. Как будто он использовал ситуацию, чтобы помочь мне побороть внутренние препятствия.
=============================================================================
ОБ АВТОРАХ
РЕНЕ ДОМАЛЬ (Rene Daumal) (1908 -- 1944) -- поэт, писатель, санскритолог, один из основателей влиятельного авангардного философского журнала "Le Grand Jeu". С 1930 года и до самой смерти он тесно работал с мадам Жанной де Зальцманн и Гурджиевым. Автор книг "Большая пьянка" ("La Grande Beuverie") и "Гора Аналог: Роман об альпинистских приключениях, неевклидовых и символически достоверных", классической аллегории Гурджиевского учения.
БАСАРАБ НИКОЛЕСКУ (Basarab Nicolescu) -- физик-теоретик, знаток теории элементарных частиц, автор многочисленных научных статей. Основатель и президент Международного Центра Междисциплинарных Исследований (C.I.R.E.T) во Франции.
ЧАРЛЗ Т. ТАРТ (Charles T. Tart) -- авторитетнейший зубр трансперсональной психологии, автор многочисленных книг, в т.ч. "Измененные состояния сознания" и "Трансперсональные психологии".
ПИТЕР БРУК (Peter Brook) -- директор Международного Центра Театральных Исследований в Париже. Среди его новаторских театральных постановок такие пьесы, как "Сон в летнюю ночь" и "Махабхарата". Совместно с мадам де Зальцманн был режиссером фильма "Встречи с замечательными людьми".
ДЭВИД ХАЙКС (David Hykes) -- певец, композитор, основатель Гармонического Хора, первой западной группы, практикующей гармоническое пение. Проводил обширные исследования традиций обертонного пения в Тибете, Туве и Монголии. Автор музыки к многочисленным фильмам, в том числе к фильму "Встречи с замечательными людьми".
УИЛЬЯМ ДЖ. УЭЛШ (William J. Welch) -- врач, президент Нью-Йоркского Гурджиевского Фонда. В его книге "What Happened in Between" описано время, когда он был учеником Гурджиева и его личным врачом.
СОЛАНЖ КЛОСТРЕ (Solange Claustres) -- психоаналитик, ученица Гурджиева и мадам де Зальцманн, преподавательница Движений в Гурджиевском Институте в Париже.