А теперь некоторые уточнения. Мы не будем оценивать здесь эти формальные аналогии или эти рафинированные и утонченные (слишком утонченные, подумают некоторые) бесконечные умножения образа вглубь, в первую очередь, как уловки, дерзости или секреты формальной композиции — в них искусство Платона-писателя. Это искусство нас интересует и должно заинтересовать в дальнейшем еще больше, но сейчас, прежде всего и независимо от предполагаемых интенций сочинителя, для нас важны ограничения, которые порождают эти аналогии. Составляют ли они программу или некую логику, чей авторитет довлел над Платоном? Да, но до определенной точки, и этот предел обнаруживается в самой пропасти: бытие-программа программы — структура пред-записи и типографического назначения — формирует эксплицитную тему умножающегося вглубь рассуждения о хоре. Эта последняя обозначает место записи всего, что отмечается в мире. Таким же образом, бытие-логика логики — существенный логос, независимо оттого истинный он, правдоподобный или мифический — формирует эксплицитную тему "Тимея" (нам ее нужно будет еще уточнить). Следовательно, мы не можем просто, без долгих церемоний называть программой или логикой форму, которую диктует Платону закон композиции такого рода: программа или логика воспринимаются в ней как таковые только в грезах и умноженные до бесконечности вглубь. После этой меры предосторожности на предмет аналогии, которая иначе могла бы показаться неосмотрительной, напомним самую общую черту, объединяющую и, одновременно, допускающую перемещения с одного места на другое "в" "том же самом" месте. Очевидно, даже слишком очевидно, чтобы это можно было заметить, но ее широта не имеет (если можно так сказать) никакого другого ограничения, кроме нее самой, а именно, ограничения геноса, рода во всех родах, различия полов, рождения детей, родов бытия и того triton genos, который суть хора (ни чувственная, ни умопостигаемая, "как бы" мать или кормилица и т. п.). Мы только что намекали на все эти роды родов, но еще не говорили о геносе как расе{31}, народе, группе, сообществе, близости по рождению, нации и т. п.
Вот к этому мы и подошли. Еще в самом начале "Тимея" вспоминают предыдущий разговор, речь (logos) Сократа о государстве (politeiа) и о его наилучшем управлении. Сократ дает краткое резюме по темам, о которых мы только что говорили. Между делом он использует слово хора (19а), чтобы указать место, предназначенное для детей: "…Дети лучших родителей подлежат воспитанию, а дети худших должны быть тайно отданы в другие сословия; когда же они войдут в возраст, правителям надлежит следить и за теми, и за другими и достойных возвращать на прежнее место (khoran), а недостойных возвращать на место тех, кто возвращен" (19а). После этого напоминания Сократ говорит, что неспособен справиться с задачей прочесть похвальное слово мужам и государству. В этом он чувствует свое сходство с поэтами и подражателями. И вот генос или этнос. Сократ сообщает, что не имеет ничего против народа или расы, племени поэтов (poietikon genos). Но учитывая место и условия рождения и воспитания, нации или расе подражателей (mimetikonethnos) будет трудно подражать тому, что им непривычно, а именно тому, что происходило на деле и на словах (ergois, logois), а не в спектакле или в видимости (simulacres). Есть еще такой род или такое племя — софистов (tonsophiston genos). Здесь снова Сократ предпочитает говорить о ситуации, отношении к месту: род софистов характеризуется отсутствием собственного места, хозяйства, постоянного места жительства; эти люди не ведут домашнего хозяйства, у них нет никакого собственного дома (oikeseis idias). Они переезжают с места на место, из города в город и неспособны понять людей — философов и политиков, которые имеют место, т. е. действуют жестами или словами, в городе или на войне. Poietikon genos, mimetikon ethnos, ton sophiston genos — что остается после этого перечисления? Остаетесь вы, с кем я теперь говорю, вы, кто тоже — генос (19е) и принадлежите к тем, кто порождению или по воспитанию имеет место. Вы, философы и политики в одно и то же время. Стратегия самого Сократа тоже совершается, исходя из некоторого не-места, и это делает ее несколько озадачивающей, если не приводящей в смятение. Начав с заявления о том, что он тоже немного как бы поэт, подражатель и софист, неспособный описать философов-политиков, Сократ делает обманный ход, помещая себя в ряды тех, кто притворяется. Он притворяется, что принадлежит к геносу тех, чей генос в том, чтобы притворяться: симулировать принадлежность месту и сообществу, например, к геносу настоящих граждан, философов и политиков, к "вашим".