"Воспринимающее начало можно уподобить матери, образец — отцу, а промежуточную природу — ребенку" (50d). И все же, если придерживаться этой другой фигуры, несмотря на то, что место хоры более со стороны матери, чем кормилицы, она не образует пару с отцом, иначе говоря, с образцовой моделью. Являя собой третий род (48е), она не принадлежит оппозиционной паре, например, такой, какую умопостигаемый образец образует с чувственным становлением и которая больше похожа на пару отец/ сын. "Мать" была бы в стороне. А поскольку это только фигура, схема, а следовательно одно из тех определений, которое получает хора, то эта последняя является матерью не больше, чем кормилицей и не больше, чем женщиной. Этот triniton genos не является геносом, и прежде всего потому, что это единственный индивид.
Она не принадлежит "расе женщин" (genos gynaikon{34}). Хора обозначает особое место, промежуток (espacemenf), сохраняющий асимметричное отношение со всем, что" в ней", сбоку или сверх нее, что выглядит образующим пару с ней. В паре с тем, что вне пары, эта странная мать, дающая место, но не порождающая, не может более рассматриваться как начало. Она ускользает от любой антропотеологической схемы, любой истории, любого откровения, любой истины. Пред-начальная, до и вне всякого рождения, она не имеет даже чувства прошлого, прошлого настоящего. "До" не означает никакого предшествия во времени. Отношение независимости, не-отношение больше похоже на отношение интервала или промежутка, на взгляд того, что там получает приют, чтобы быть там принятым. И все же, размышление о хоре, ведомое побочным и не имеющим законного отца (logissimo tini notho (52 b)) умозаключением, оказывается кладущим начало с помощью нового возврата к началу: новой надбавки в аналитической регрессии. Таким образом, весь "Тимей" сопровождают возвраты вспять. Собственное его время оказывается сочлененным с движениями, возвращающими к тому, что было выше, а также к вещам уже ранее рассматривавшимся. Так:
"Таким-то образом… была вначале построена эта Вселенная; и, если мы намерены представить ее рождение так, как оно совершалось на деле (), нам следует привнести также и вид беспорядочной причины () вместе со способом действия, который по природе этой причине принадлежит. Поэтому мы должны вернуться вспять() и, приняв в свой черед для тех же самых вещей другое, подходящее им начало (), еще раз, от начала, вести о них речь, как мы это уже делали раньше ("(48a-b).
Не будем начинать сначала. Не будем сызнова возвращаться, как мы это только что показали, к первоначалам и к первоэлементам всех вещей (stoikhea tou pantos). Нужно идти дальше, рассмотреть снова все, что мы могли расценить как начало, вернуться по ту сторону элементарных первоначал, т. е. к оппозиции образца и его копии. А когда, для осуществления этого мы сообщаем, что будем прибегать только к правдоподобным утверждениям (или еще, 48d-e), то это для того, чтобы предложить "вычленить еще одно" первоначало:
"Начало же наших новых речей о Вселенной подвергнется на сей раз более полному, чем прежде, различению, ибо тогда мы обособляли два вида (), а теперь придется выделить еще и третий () " (48е).
Вернемся к наиболее ранним вещам, что можно перевести следующим образом: вернемся по эту сторону уверенного философского рассуждения, который использует основные оппозиции и сочетается с началом как с нормальной парой. Мы должны вернуться к пред-началу, которое лишает нас этой уверенности и, тем самым, требует нечистого, угрожаемого, побочного, гибридного философского рассуждения. Эти черты не отрицательные. Они не дискредитируют рассуждение, просто оно ниже философии. Ибо оно, конечно, не истинно, а только правдоподобно, хотя от этого и не становится менее необходимым в разговоре о необходимости. Необыкновенная трудность всего этого текста на самом деле связана с различением таких двух модальностей, как истинное и необходимое. Смелость заключается здесь в том, чтобы преодолеть начало или рождение и идти к необходимости, которая не является ни порождающей, ни рожденной, но вынашивает философию, "предшествует" (до текущего времени или до вечного доисторического времени) и "принимает" результат, а в нашем случае — образ противоположностей (умопостигаемый и чувственный), т. е.философию. Эта необходимость (прозвище ей хора) кажется столь девственной, что она даже не имеет облика девственницы. Речь о хоре, таким образом, играет для философии роль сходную с той, что "сама" хора играет в отношении того, о чем говорит философия, а именно, с-формированного и ин-формированного в соответствии с образцом космоса. И вот в этом космосе допускаются собственные — неизбежно неадекватные — формы описания хоры: восприемница, матрица, мать или кормилица. Эти формы даже не настоящие. Философия не может сказать прямо о том, чему они ближе в образе неусыпной бдительности или правдивости (истинный или правдоподобный). Грезы находятся между ними двумя, ни одно ни другое. Философия не может говорить философски о том, что всего лишь похоже на ее "мать", "кормилицу", "восприемницу" или "матрицу". В таком своем качестве, она говорит только об отце или о сыне, как если бы отец породил ее совершенно один. И еще раз гомология или аналогия, пусть даже формальная: чтобы осмыслить хору, нужно вернуться к началу более старому, чем начало, а именно — к рождению космоса, также как о происхождении афинян им нужно было напомнить с другой стороны их собственной памяти. Именно в том, что в ней есть формального, аналогия заявлена: забота о композиции архитектурной, текстовой (исторической)или даже органической представляется как таковая чуть дальше. Она[25] напоминает органицистский мотив "Федра": хорошо сформированный логос должен походить на живое тело. Тимей: