Любимая же его история, которую я слышал от него не раз, ибо он был уже за гранью возраста, когда боишься повторяться, была в том, как он подсел в купе к картежным шулерам. Не зная, кем был по профессии наш друг, и увидав в нем будущую жертву своих плутней, эти мерзавцы предложили Лерримэку поиграть, и он немедля согласился, хотя был равнодушен к картам, — «чтоб показать им что к чему». Такого удивительного случая у этой троицы еще ни разу не бывало: все партии кончались самым невозможным образом. В конце концов, раздав колоду, он объявил, какие карты каждый держит на руках, затем нашел или, возможно, притворился, что нашел всех четырех тузов в кармане одного из этих молодцов, после чего вернул им деньги и, к полному их замешательству, сказал, кто он такой. В тот миг воистину торжествовала честность. То была славная история: поведанная обстоятельно, во всех подробностях и с точно нараставшей кульминацией, она дарила чувство сбывшегося ожидания, которое чуть-чуть сродни тому, что вызывает «Одиссея» с венчающей ее всесокрушающей фигурой Немезиды и многие другие величайшие творения. Я бы хотел услышать ее вновь.
Хотя в руках и пальцах старого маэстро таились редкие запасы хитроумия, он источал и чистоту, и простодушие, которые не так-то просто объяснить. Но он, во-первых, был художником, и, во-вторых, художником особым. Благодаря гигантскому труду и величайшему умению сосредоточиться, недостижимому для большинства из нас, он обратил в «источник чистого веселья» то, что могло бы оставаться хищническим инстинктом. Обманщик по природе, он не присвоил ничего чужого (даже часы после сеанса возвращал владельцам). Вместо того чтобы лишать детей наследства, он одарял их радостью и чудом; вместо того чтобы создать двенадцать подозрительных акционерных обществ, он извлекал из своего цилиндра двенадцать ярдов пестрых лент; вместо того чтобы пускать по ветру сотни чужих тысяч, он прятал в свой рукав одну-две изготовленные им полукроны. Иные личности с подобными инстинктами пошли гораздо дальше Лерримэка: одни попали в «Кто есть кто», другие оказались в Южной Америке, а третьи угодили за решетку, но он, который был умнее и честнее, почел за лучшее стать фокусником. И если — сам я в это очень верю — вселенский замысел не столь серьезен и напыщен, как представляют себе многие, наверное, Лерримэк и ныне где-то выступает. Мне нравится мечтать, что в эту самую минуту тень старого маэстро стоит в кругу глазеющих забытых детских душ и извлекает призрачного кролика из столь же эфемерного цилиндра.
Комментарий к Шалтаю-Болтаю
© Перевод. К. Атарова, 1988 г.
Насколько мне известно, «Алиса в Стране Чудес» и «Алиса в Зазеркалье» впервые публикуются на немецком языке. Узнав об этом немаловажном обстоятельстве, я сперва удивился: мне казалось, что эти вещи, ставшие у нас классикой, уже опубликованы на всех языках цивилизованного мира. Но, поразмыслив, понял, что, будь они популярны в Германии, мы бы об этом знали. Нетрудно вообразить, что произойдет, когда книги об Алисе станут там широко известны, потому что мы уже знаем, что произошло с Шекспиром. Соберется целое полчище комментаторов, и сотни напыщенных тевтонов усядутся строчить тяжеловесные тома комментариев и критических статей. Они сопоставят и противопоставят персонажей (будет даже отдельная глава о Ящерке Билле), они предложат несметное количество противоречащих друг другу объяснений каждой остроты. А потом непременно дойдет дело до Фрейда, Юнга и их последователей, они потрясут наше воображение книгами, посвященными «сексуальному подтексту» «Алисы в Стране Чудес» или «Assoziationsfähigkeit und Assoziationsstudien» Бармаглота, или глубинному смыслу конфликта между Тра-ля-ля и Тру-ля-ля — «с психоаналитической и психопатологической точки зрения». И мы впервые осознаем отталкивающую символику «безумного чаепития», а у моего доброго друга Безумного Шляпника обнаружится целый букет разнообразных неврозов. Что же до Алисы… но нет — Алису надобно пощадить. Не мне огорчать томящуюся тень Льюиса Кэрролла. Да пребудет она пока что в неведении относительно того, что на самом-то деле происходило в сознании Алисы, в этой, с позволения сказать, форменной «стране чудес».