Ахматова и Цветаева являются нам в своей грандиозной и страшной красоте. Обе не только не застыли в своих прижизненных размерах, не скрылись в тумане, не померкли, не засверкали салонным глянцем и лоском под полировальной машиной времени, но, напротив, невероятным, сверхъестественным образом возросли над своими прижизненными масштабами. Две несмолкаемые колокольни чудом раскачивают свои мощные колокола, упорно не прекращая исповедь, проповедь, заповедь. Так возник сан РУССКОЙ ПОЭТЕССЫ. По сану и честь, как писано в словаре Даля.
Эка невидаль — талант или гений! И что он сам по себе?! Ведь он бывает и вдохновенно честен, и вдохновенно лжив, совестен и бессовестен, доблестен и труслив, благороден и подл. Отбросим крайности. Но даже благородному таланту так часто выпадает случай искренне поприветствовать, предпочесть и вознесть правдоподобие, то есть ложь, выше правды (и более того — выше истинной сути), равновесие выше гармонии, функцию выше прекрасного. Было бы ханжеством утверждать, что к поэзии это все не имеет ни малейшего отношения, что это — «естественные издержки». Да, «издержки», но не чьи-нибудь, а поэзии. И не будем опять же лицемерными чистоплюями! Поэзия премило (и не на один день, и не на трое суток!) приемлет в свои ларцы не только подлинные, самородные, но и также искусно взращенные, искусственные жемчуга. Да, говорят, он — поэт, у которого правдоподобие, то есть ложь, вместо сути (любите, каков есть, и не требуйте того, на что не способен), равновесие вместо гармонии, функция вместо прекрасного. Уж таков он есть, ну и что с того?!
Но шансы «такого поэта» стать русской поэтессой равны нулю. Правдоподобие взамен истинной сути? Равновесие взамен гармонии? Функция взамен прекрасного? И все это вместе, или хотя бы одно из трех — и сан русской поэтессы?.. Никогда! Ни за что! Сгинь! Пропади, нечистая сила! Вот как раз тут и сходятся в своей абсолютной непримиримости, в своем категорическом согласии все: читатель, критик-тик-так и брат-поэт. Особенно брат-поэт! Он предпочел бы не иметь никакой сестры, он не желает иметь дело с сестрой, какую послал ему Бог. Ему нужна и годится только героическая, священная сестра, всемогущая и всевыносливая, всеми узами связанная с прекрасным не слабее, чем греческая богиня, управляющая небом и землей.
Это вполне понятное пожелание подсобило стандартизации и размножению банального образа и нрава, которые менее всего интересны в русской поэзии наших дней. Банал, «плести баналы» — всегда мертво и гнилостно, тут нет никаких исключений! Мировые стандарты — те же баналы.
И точно так же, как после смерти Эдит Пиаф немедленно и во множестве явились певицы с голосами «точно, как у великой Эдит», — так и тут слышны голоса, «чем-то очень родственные Ахматовой» и «поразительно близкие Цветаевой» или, наоборот, — «поразительно непохожие ни на Цветаеву, ни на Ахматову». Но мера — одна и та же!
Как хорошо быть в России поэтом!.. Иногда меня посещает одна хулиганская, дьявольская идея — написать стихокнигу, не выдавая себя глаголами женского рода, и подписаться мужским именем, лучше всего — заграничным, иностранным, заморским. Например, ПЬЕТРО НЕУВЯДАНТЕ. Поэт заграничный — для нас нечто особенное, такой гипнотический пунктик. Мне жуть как интересно — о чем тогда заведется речь: о «женственности» или о «мужественности» Пьетро Неувяданте? О сухости или влажности его лирики, о ее жаркости или прохладности, мягкости или твердости, заземленности или воздушности, метафизичности или физматности? И в каком тогда свете лично передо мною предстанет моя поэтическая природа, свободная от предрассудков и предвзятой традиции в сужденьях о русских поэтессах, а главное — от этого прекрасного и ужасного ига: вечного сравнения с Ними Двумя, вечной ловушки, необходимости одиссействовать и пройти, пролететь живьем между Харибдой и Сциллой?
Уверена, что после выхода в свет подобной мистификации братья-поэты и свекрови-критики весьма радушно поприветствовали бы «молодого, свежего, самобытного и тыр-пыр» брата в моей особе заморской. Были бы они, уж конечно, снисходительней и дружелюбней, посвящая меня в сан брата, нежели в сан сестры. Ведь они, братья-поэты, когда взвешивают друг друга, не бросают на противоположную чашу весов две тяжелейшие гири, двух классиков, двух гениев сразу — для них это был бы смертельный трюк.
Народ читающий, народ сочиняющий, народ критикующий сотворил себе образ русской поэтессы и бережет его от подделок, от порчи, от упразднения, а более всего — от инвентаризации в эпоху шарлатайных ревизоров, бережет как зеницу ока. Бережет, как может, как умеет, порой неуклюже, но искренне и одержимо. От русской поэтессы (во много раз суровей, чем от поэтов) те, кто почему-то не может жить без поэзии, точней — не может без нее выжить, требуют участия в хрестоматии духа, совести, благородства, в хрестоматии красоты и гармонии, отваги и чести, гражданского достоинства музы и ее личного влияния на людей и на все, что есть в них людского. Как ни крути мозгами, чтоб это обхохотать, как ни води умом, Ахматова и Цветаева (абсолютно врозь и воедино) создали морально-художественную, этическую и эстетическую систему, которая стала мерилом творческой этики для русской поэтессы.
…Титаническая капля вечности в недрах человеческой жизни — не от нее ли рождается ритм и колотится, как сумасшедшее, сердце Поэзии? («Ты — вечности заложник у времени в плену».)
Весьма почтенные мужи, даже иной «патриарх» современной лиры, кифары, лютни, мандолины, гитары и баса, они так любят порой восклицать:
— Ах, это же настоящий поэт, а не поэтесса! Какой мужской ум, какой сильный и цельный характер! (И прочие баналы в том же духе.)
Тут я просто помираю от смеха! Так хочется шепнуть на ухо самовлюбленному, искусному, коварному льстецу: «Вам чертовски повезло! Вы даже сами не знаете, какой вы баловень судьбы! Ведь вы уцелели в „первых рядах“, а также „вошли в число“. Но страшно подумать — что было бы, если бы со всеми своими стихо-книжками вы стали бы вдруг поэтессой?! Вам никогда не простили бы салонное ваше жеманство и пользительный конформизм. Глупо, мой братец, похваливать поэтесс в России за то, что они — поэты. Не хвалите небесную птицу, что она, мол, летает, как самолет».
И пошла-понеслась мода на такой «четвертый сорт» похвалы, вопиющей, однако, громче всего о полной глухоте и абсолютном непонимании проблемы «русский поэт» — «русская поэтесса».
От этой награды — быть поэтом, а не русской поэтессой — отказываюсь в пользу нищих духом. В пользу проглоченных и выплюнутых, морально контуженных.